Михаил Попов - Цитадель тамплиеров

Тот явно не испугался. Де Труа, видевший в темноте, как кошка, различил гиганта, тихо шагнувшего навстречу. Он отступил бесшумно, едва удержав равновесие на чем-то скользком. Его искало во тьме острие меча; оно пошевеливалось, как живое жало. Кривая сабля де Труа была много короче.

Вдруг за спиною упала дверь. Горел соседний барак, и в лепрозорий прорвались отсветы пламени. В проем шагнул Гуле с заряженным арбалетом. Увидев белый плащ тамплиера, он загоготал и нажал на спуск. Шевалье спасло то, что он поскользнулся, нога съехала в сточную канаву, и он упал на колено. Пятифунтовая стрела, просвистев над его плечом, угодила в живот гиганта-противника.

Гуле упал, рассеченный сабельным ударом. Тем и кончилось. Шевалье осознал, что он свое задание сделал, как надо. Успел. Если, конечно, король еще жив.

Неправда, что животные чувствительнее людей. Только после того, как у северных ворот Иерусалима из-за какой-то ерунды схватились в драке почтенные караванщики, нервная лихорадка передалась верблюдам. Люди, предчувствуя катаклизмы, ведут себя сообразно опыту предков. Состоятельные латиняне запирают ворота своих дворов и раздают своим слугам арбалеты. Сирийцы и арабы стремятся из города на открытое место, не доверяя пространству, окруженному стенами. Иудеи и персы молятся, первые — страстно, вторые — от нечего делать.

К обреченному на переворот городу стягиваются, как грифы к падали, разбойничьи шайки.

И вдруг выясняется, что возбудились и сбились в зловещие стаи бродячие псы, до этого разгребавшие свалки и днем валявшиеся в короткой тени.

Вот через такой Иерусалим под конвоем всадников Конрада Монферратского прошли три сотни так называемых выборных, которые в соответствии с кодексом Годфруа представляли интересы всех граждан, сословий и жителей городов Святой земли.

Выборных доставили во двор королевского дворца к невысокой каменной веранде, с которой, по замыслу великого провизора, должен был прозвучать исторический королевский указ. Солнце поднималось, солдат оцепления со стены поливали водой из кожаных ведер. Люди, стоявшие перед верандой на солнце, заволновались. Тень дворца съежилась.

Д’Амьен распорядился напоить и накормить выборных. Его раздражало отсутствие родственников короля. По его замыслу присутствие королевской семьи было важно. Но ни Изабелла, ни Сибилла, ни малолетний Бодуэн пока что не появились.

В большой прохладной зале, через которую можно было из королевских покоев проследовать на веранду, ждала иерусалимская знать. Вассалы Конрада озирались, не видя вассалов Раймунда. Слухи о том, что с этим владетелем что-то случилось, уже просочились в город. Бароны тревожились. Раньше всех в полном составе по приказанию патриарха прибыли церковнослужители. К ним присоединились видные рыцари-госпитальеры.

Де Сантор сновал от покоев короля к веранде и обратно.

Король сидел у себя в полном облачении. Он был бледен, как смерть, тяжелая, грубо сработанная корона, украшенная разномастными камнями, царапала и натирала залысины. Белые доспехи с накладными вензелями были не по его фигуре и неудобны.

Патриарх, напротив, был красен, лицом. Он молча сидел в углу и вращал в пальцах свой жезл с шишаком в виде розового бутона, увенчанного золотым крестиком. Его терзали предчувствия, тем более мрачные, что с утра болел желудок. Он молча молился одними губами, чтобы все кончилось, чтобы прошла по городу ожидаемая волна неизбежных кровавых стычек — и поскорее бы сесть за стол переговоров с графом де Ридфором. Он очень рассчитывал, что тамплиеры признают свое поражение и перенесут свою деятельность из Палестины в другие края. Войны патриарх Гонорий не хотел. Война разоряет воюющих, а наживается кто-то третий… Что же так тянет д’Амьен? Ах, да, их высочеств нет.

— Ее высочество принцесса Изабелла! — словно ответив мыслям патриарха, крикнул Султье.

Д’Амьен бросился встречать красавицу. Ее, признаться, он ждал позже других детей короля. В его планы не входила лишняя встреча Изабеллы с поддельным отцом.

Она вошла, и старик восхитился. Спору быть не могло — этой женщине очень пристало быть королевой. Осанка, лицо, блеск глаз. И даже платье!.. Все знали, что синий цвет более всего пристал наследнице престола, так же, как, например, желтый — язык благородной роскоши — приличен вдовствующей королеве.

Изабелла решила всем объявить, что королевой будет она. А королем? Уж не думает ли гордячка, что он?.. Возле Изабеллы стоял Рено Шатильонский. В том, что он заявился сюда, где приговорен к смерти, тоже был вызов.