Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

— И долго упрашивал тебя этот рос сохранить его доброе имя? — не отрывая глаз от острия кинжала, спросил вдруг высокий.

«Ну вот, началось, — подумал Занкан, — кинжал готов, отточен наславу, скажу правду — пырнут в сердце, солгу — обесчестят. Выбирай, Занкан, или нож в сердце, или ложь, которая позором ляжет на тебя и твоих внуков». И тут он услышал чей-то таинственный голос: «Ищи то, что лежит между кинжалом и ложью». Что лежит между ложью и кинжалом?

— Чего молчишь? А впрочем, правильно делаешь, тебе есть о чем поразмыслить, да и куда торопиться. Небось знаешь, жив останешься, коли скажешь правду, почему ты скрыл от всех недуг Боголюбского. Велика твоя вина, ох, как велика, ты не только обманул нашу царицу, солнцеликую и добродетельную Тамар, ты пнул под зад всю Грузию, и как ты понимаешь, никто тебе этого не простит, — высокий говорил медленно, как будто адресовал слова не Занкану, а самому себе. — Да-а, злое дело не утаишь, — продолжил он после паузы, — но я удивляюсь тебе. Все считали тебя умным, осмотрительным, а на деле что оказалось? Или тебя считали мозговитым, потому что ты богат?

Занкан слушал высокого, не открывая глаз. Слова его камешками брякались о его голову, подпрыгивали вокруг нее, как если бы водили хоровод. «А говорят, деньги — это сила! Сила — кинжал или тот, у кого он в руке».

Занкан услышал, высокий поднялся со своего места. С какой целью? Сухое сено, разбросанное на полу, зашуршало, а потом раздался звук закрывающейся двери. Занкан открыл глаза. Успел увидеть спину высокого, выходящего из комнаты. Услышал, как опустился засов. Какое-то время он лежал, не шевелясь. Потом сел и осмотрелся. Полом служила хорошо утрамбованная черная земля, поверх нее лежала солома, местами сплошь покрывавшая землю, местами — нет. Окон в стенах не было. Над очагом дымилась лучина, освещавшая комнату мерклым светом. Занкан встал. Стены землянки были возведены из речных камней — круглых, плоских, остроконечных. Строители выбирали такие, которые казались влажными, будто их только что вынули из воды. Черный от сажи очаг напоминал злобного старца. Занкан почувствовал, что его пробирает дрожь. Подошел к двери, приложил к ней ухо, прислушался. Снаружи — ни звука. Он вернулся к тахте, собирался уже сесть, как открылась дверь, и в комнату вошел высокий, а с ним и хрипун.

— Такие вот дела, Занкан, люди хотят знать, как этот рос уговорил тебя скрыть его недуг, идем, расскажешь все в подробностях. А потом каждый пойдет своей дорогой.

Занкан стоял, глядя перед собой остановившимся взглядом.

— Ты слышал, что я сказал?

Занкан молча опустился на тахту и заложил ногу за ногу.

— Пошли? — сказал высокий.

— Чего тянуть, закончим! — отозвался хрипун.

Занкан молчал.

— Ну?! — высокий уже не скрывал своего раздражения.

— Пить хочу, — наконец произнес Занкан, и столько упрека (даже осуждения) было в его словах, что высокий понял, никуда он не пойдет и ничего говорить не будет. Но тем не менее знаком приказал второму принести воды. Хрипун вышел.

«К кому они собираются меня вести? — думал между тем Занкан. — Перед кем я должен отчитаться, будто знал о недуге Боголюбского и скрыл его? Перед царицей? Возможно. Перед амирспасаларом? Тоже возможно, потому что…»

— Ну как поступим, Занкан-батоно? — прервал его мысли высокий.

Появился хрипун с кувшином в руках.

— Из колодца вода, смотри какая холодная!

Занкан приложился к кувшину. Он пил не спеша, вода была такой холодной, что обжигала горло. Он даже не чувствовал ее вкуса. Пил и думал, что предпримет высокий. «Наверное, будет выполнять то, что ему приказали, а что ему приказали?»

— Довольно, Занкан, я же вижу, ты уже напился. К чему тянуть? У нас масса дел.

Занкан поставил кувшин на пол и посмотрел высокому прямо в глаза. «Ежели они ведут меня к царице или амирспасалару, это будет безобидная ложь, они прекрасно понимают это сами, и назавтра я смогу все в подробностях рассказать им обоим».

— Слушаю, батоно Занкан! — сказал высокий.

«Но скорее всего, меня поведут на заседание царского дарбази, и там я должен буду признаться, что это я посоветовал Абуласану избрать Боголюбского в зятья и не успокоился, пока не добился своего. Наверное, они ждут от меня этого…»

— Я слушаю!

«Но я ведь могу рассказать и то, как меня похитили, ударили так, что я лишился сознания, потом стали наставлять, как и что мне говорить, что помешает мне сказать правду, этот верзила и хрипун будут уже не властны надо мной. А впрочем, они начнут кричать, что я все придумал, придумал, чтобы избежать справедливого гнева всей Грузии, и поверят им, а не мне, может быть, не все, но большинство поверит…»