Алексей Югов - Ратоборцы

– Царя не имели… но жили в демократии, общими людьми обладаемы, старейшинами, – отвечал князь.

Дворский, слушая, кивал головою и слегка поглаживал узкую бороду рукой, одетой в кожаную перчатку.

Он довольнешенек был, что удалось разговорить князя.

Солнце закатывалось. Дул северный ветер. На западе высилось и пылало багровое, чешуйчатое, будто киноварью окрашенные черепицы, огромное облако.

Дворский поежился и сказал:

– Студено будет. И буря. Данило Романович, не остудися! Я уж возок велел приготовить!..

Был лют и зол путь! По всему югу та зима долго была голоснежная. Морозы же стояли нестерпимые: кони с трудом дышали от стужи. То и дело дворский приказывал проминать лошадям ноздри, из которых торчали седые от стужи кустики шерсти.

А то вдруг отпускало – и тогда подымалось вдруг невесть что: не то снег, не то дождь, то вялица, то метелица – не видели ни дня, ни ночи!

Потом сызнова прихватывало.

– Ух, – отдирая ледяшки с бороды и усов, бормотал дворский, – до чего не люб путь! А и недаром сей Декамврий Грудень именуется! Гляди, какие грудки настыли! Колоткая дорога: ни тебе верхом – конь ногу засекает! Ни тебе на полозу: лошадям тянуть невмочь – бесснежье! Ни тебе на колесах: колотко, тряско! Хоть возы с продовольствием да с дровами покинь, так в ту же пору!..

Он разводил руками, бранился и, взяв бородку в кулак, задумывался. И уж что-нибудь да придумывал!

Перепрягал коней, одних на место других, подпрягал новых, поотгружал возы на сумных лошадей, в торока, – и двигались дальше.

Лютая стужа лубянила не токмо одежду, а и сыромятные ремни гужвиц.

Местами на бесснежной, застылой, точно камень, земле рвались от небывалой тяги добротные сыромятные завертки оглобель, распрягались кони.

Поезд останавливался.

…Было в пути немало препон. Наконец же в пределах Дона, где простерлось обиталище и кочевье зятя Батыева, Картана, женатого на сестре самого хана, вдруг сильно подснежило и повалил снег, так что коням стало по чрево.

Однако не спадал и мороз.

Хорошо, что Андрей с последнего лесного селенья тянул за собою пять возов сухих плашек и дров, – было чем отогреться людям, когда разбивали иной раз стан свой прямо в степи, на снегу обставясь возами.

Вез дворский и добрый запас берестяных факелов-свеч – на темные ночки.

Князь руководствовал путь почти напрямик: от Переславля – сперва на излучину Волги, туда, где ближе всего она подошла к Дону, а там уже – к югу, где на восточном берегу Волги раскинулася столица Батыевой Золотой орды, а по существу – и столица полумира, – пусть варварская, – великий город Сарай…

…Стояла ясная, звездная и лунная ночь. Оба они с князем ехали верхом. Слышно было, как взвизгивал под полозьями, рвался под копытами конскими крепкий снег.

Далеко различить было в лунном свете залубеневшие от мороза снежные заструги сугробов и острые лунные тени от них.

Даниил поднял очи свои к звездному небу.

Млечный Путь… молоко Геры-богини… А они, татары, Дорогою Батыя посмели назвать эту звездную россыпь!.. Помнит он этот путь Батыя – из Берестья нельзя было выйти в поле по причине смрада множества тел убиенных…

Едва на исходе января преодолели жестокий тот и немилостивый путь – более чем двухтысячеверстный – и, перебив поперек погребенную под сугробами Кипчакскую степь и перейдя по льду на тот берег Волги, вступили наконец в столицу Батыевой Золотой орды.

Да и золотым наименовать было этот огромный и богатейший город с двумястами тысяч разноязычного населения – и владычествующего, монголо-татарского, и насильно согнанного татарами со всех концов мира, и с товаром, с гостьбою пришедшего! Это была поистине сокровищница бездонная, непрерывно наполняемая двоенным грабежом и торговлей, – сокровищница не только чужого золота, серебра, хлеба, труда, чужих достояний, но и обломков чужой, великой культуры, награбленных на Востоке и Западе и сваленных без разбору, в диком, но своеобразном беспорядке, в бездонную кладовую забайкальского хищника, угнездившегося на Волге.

Государственная мудрость и наука всенародного и хозяйственного учета из Небесной империи. Оттуда же, из Китая, и премудрость книжная, да и самая грамота – квадратообразный алфавит Пакбаламы; китайская многошумная музыка с ее пятнадцатью разновидностями одного только барабана, с тамтамом и с гонгом, с флейтою – ди, и шеном – полуфлейтой-полуорганом, с гуслями – цинь.

Но оттуда же, из Китая, и неслыханное еще в Европе многообразное оружие, вырванное Чингизом из заплывших жиром, изнеженных рук выродившихся императоров китайских и сановников их; и порох, которым через подкоп рушили крепчайшие крепостные стены; и невиданный еще в Западной Европе дальнобойный огнемет, кидающий на осажденных пылающую нефть накала столь нестерпимого, что мгновенно вспыхивали даже волглые, непрестанно поливаемые водою воловьи шкуры, которыми осажденные покрывали свои дома, – и вдруг занималась крыша и все строение, так что уже ничем нельзя было потушить.