Алексей Югов - Ратоборцы

…На третьей заставе Андрей Иванович был снова стащен с коня. Опять его трясли за шиворот, подымали над его головою кулаки и ножи; допрашивали и по-русски и по-татарски, лезли в переметные сумы.

Опять он кротко увещал нападавших, разводил руками и жаловался на бедственное положенье свое.

– Что вы, что вы, князья? – восклицал он, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. – Убить? Да ведь убить долго ли человека! Вы – люди военные!.. А я – какой же вам супротивник?.. Торговлишкой только и живу… только от рукомесла своего и питаюсь!.. Коли не велите здесь ездить – я ведь могу и в сторонку свернуть. Скажите только, где проехать можно, где я не обеспокою вас?.. А мне все равно ведь… Возьмите весь товаришко за себя – тогда мне и в Мельники ехать не надо…

Свистульки-жаворонки, разошедшиеся по рукам батырей, свистали вразноголосицу, издавая необычайные трели. Татары хохотали и озорничали, как подростки, стараясь пересвистеть один другого, извлечь из глиняной птицы звуки посильней и как можно необычайнее.

Отирали рукавом халата обильно обслюненный кончик свистка и опять принимались дудеть.

Никто и не подумал заплатить ему за расхватанный товар хотя бы одною монетою.

Однако не это обеспокоило дворского, обеспокоило его то, что на этой заставе нашелся-таки человек среди татар, которого не потянуло к его глиняным раскрашенным птицам.

По-видимому, старшой между ними – быть может, сотник – дородный татарин, лет под сорок, не вмешиваясь ни во что, упорно всматривался в дворского.

«Пронес бы Господь!» – подумал Андрей Иванович. И как раз в это время татарский сотник надменно поманил его к себе пальцем. Дворский поспешно подошел, снял шапку, поклонился.

Загадочно усмехнувшись, татарин спросил на искалеченном русском языке:

– Твоя наша узнал?

– Нет, господин… нет, батырь, никак не могу признать! – ответил дворский. Да он и впрямь не мог припомнить, где и когда видел он этого татарина. Мало ли он перевидал их за последние годы! «Все – на один болван! Словно бы из одной плашки тесаны!» – любил говорить он о татарах.

Татарский сотник сорвал со своей бритой головы шапку и сунул ее чуть не в самое лицо дворскому.

– Эту узнай! – заорал он. – Ты дарил!..

Шапка, отороченная соболем, была сильно заношена: бархатная тулья лоснилась от грязи, мех повытерся.

Но узнал он, узнал эту шапку дворский – воевода князя Галицкого! Узнал этого надменного батыря и понял, что перед ним – смерть.

Мгновенно увиделось ему, внутренним оком, все, что связано было и с этой шапкой, и с этим человеком.

…На ступенях высокого княжеского крыльца стоит молодой наглый татарин-гонец в запыленной одежде и, показывая пайцзу, кричит и рвется в хоромы. Дворский осаживает и пристыжает его: поношением для князя, для Даниила Романовича, будет, если ханский гонец предстанет перед его светлые очи, не переодевшись с дороги!.. И сколько ни кричал, как ни ломился батырь, а таки заставили его переодеться, переобуться и шапку и кафтан принять в подарок!..

Дворский признал эту шапку.

«Ведь вот же судьба где погибнуть!» – подумал дворский.

Татарин ударил его сперва шапкою по лицу, затем изо всей силы кулаком.

Дворский закрылся руками и, обливаясь кровью, упал. Когда он поднялся, пошатываясь, то уже целая толпа татар стояла вкруг него.

Батырь подал знак, и несколько человек бросились на Андрея-дворского, свалили его на землю и принялись сдирать с него одежду и сапоги. Другие принялись свистать над ним в глиняные свистки.

Сотник приказал не только обыскать одежду дворского, но и распороть его сапоги, срезать и расслоить подошвы. Искали потаенные грамоты…

Не нашли. Стали пытать… А уж и кого было пытать? Сквозь окровавленную разодранную сорочку порывисто вздымалась худая, ребристая грудь старика с седыми кустиками волос, с присохшею на них кровью…

Трудно дышал дворский. И плохо стал видеть. Но еще все, что кричали ему, понимал.

Сотник требовал от него, чтобы он указал, где стоит князь Данило со своим войском, чтобы довел их туда…

– Ведь и сам ты воинский человек! – с трудом ответил старик. – А как да тебя самого в плен возьмут – да эдак же вот и от тебя станут требовать… срамного такого, постыдного дела? И ты, поди, скажешь: «Лучше убейте меня». А я ведь – русской!..

Татарин осатанел от этих слов дворского. Он стал хлестать его плетью по голове, по лицу, норовя выхлестнуть глаз; стал пинать носком сапога в голову и в лицо.