Алексей Югов - Ратоборцы

– Ты сам себе произнес ныне осуждение, да и крамольным товарищам своим… в бесстыдной злобе своей, когда о других государях помянул! – сказал Невский, подавляя клокочущий в нем гнев. – Знаю: давно на западные страны блудное око свое косите!.. Торговцы!.. Барышники!.. Что вам Земли родной искровавленная пазуха?! Что вам и Новгород? Вам торговать бы только со всем светом, да кичиться, да надмеваться в гордыне своей: «Мы – господин Великий Новгород!.. Мы, дескать, не данники никому!..» А сами дальше перстов своих не видите!.. Стыда в вас нет! Кровь мою, за вас пролитую, попрали и поношенью предаете: «За себя-де трудился… за княженье – не за отечество!..» Разве Низовские полки мои, что здесь погибли, не за ваш господин Великий Новгород стояли?.. А и – за всю Землю, за все хрестьянство!.. А разве новгородцы – те, что со мною были на Озере, на льдах, – разве они за то в битве сгинули, чтобы купцам чужеземным, гостю летнему и зимнему, путь был чист в Новгород – и берегом и водою?! Нет, не за это они сгинули!.. И услыхал бы кто из них, из богатырей моих, как ихнего князя поносят!.. Да они бы тебя…

Но Рогович перебил князя.

– А что ж такого, что – князь! – насмешливо проговорил он. – Все из одной глины слеплены! Что в моих жилах кровь, что в твоих – одинака!..

– Молчи! – во весь голос заорал Ярославич, у которого в этот миг свет помутился в глазах от гнева. – Да знаешь ли ты, что в этих жилах – кровь Владимира Святого, кровь Владимира Мономаха, кровь кесарей византийских?! А ты – смерд!.. – Вне себя от ярости, он схватил за грудь Роговина, и все, что было надето на теле узника, затрещало и разорвалось.

Рогович захрипел. Но даже и тут, с трудом хватая воздух грудью, он шепотом выкрикнул:

– Меня… задушить… можешь: я – не Новгород!..

Ярославич отбросил его от себя.

– Дьявол – в тебе!.. – Невский отошел к столу и стоял некоторое время молча, тяжело дыша.

Наконец, смотря в упор на противника, спросил его угрюмо и торжественно:

– Коли отпущу, опять за то же примешься?

– А то – нет?! – Рогозин тоже поднял глаза, и взоры их встретились.

– Ну, тогда не пеняй на меня Господу! – обрекающим голосом сказал Невский.

Дубравка возросла, раздобрела, вошла в лета. Статная, высокая, с гибким станом и царственными движеньями расцветшего тела, уже изведавшего материнство, – ибо там, в изгнании, у княгини Аглаи был младенец, – Дубравка вызывала сейчас даже и со стороны княгини Вассы невольные похвалы.

– Какою же ты стала красавицей, Аглая! – в присутствии Александра, который нередко теперь заходил к ним, на женскую половину, воскликнула однажды княгиня Васса, ласково оглаживая упругое тело невестки. – Экая телица господня!.. Куда тебе вдоветь, повдовела – и хватит!.. Саша, – обратилась она к мужу, – а ведь правда, мы не отпустим ее к Данилу Романовичу, а замуж здесь отдадим? Я ей и жениха нашла…

Ярославич через силу усмехнулся. Неприятным показалось Ярославичу чуждое его княгине, столь свойственное прочим боярыням, касание до чужой брачной жизни, до чужих замужеств и женитьб: «Не к лицу ей это!..»

– Не думал я, что монашенка моя, яже во святых, княгиня Васса, свахою может быть, да и доброй! – сказал Невский.

Княгиня Васса Брячиславна была до крайности разобижена:

– Что же, даже среди родных я не могу и шутки себе позволить? Или я не человек, как все?

– Ну полно! – стал уговаривать ее Александр. – Прости. Пошутил… Так за кого же придумала ты отдать Дубраву нашу? – совсем по-другому спросил Ярославич.

– Глебушка ей жених, Василькович! – сказала, перестав сердиться, княгиня Васса. – Зачем же будем красавицу такую, дитя наше, в чужой род отдавать? Вот вернется Глеб из Большой орды, от Каневичей, – и поженим. Тебе он помощник верный. Ты его любишь. Будут они с Дубравкой в своем Белоозере жить, а мы – во Владимире. Ездить будем друг к дружке. И как будет хорошо!

– Это какой Глеб? – изумилась Дубравка. – Тот юнец, что на свадьбе нашей со свечою шел?

Княгиня Васса улыбнулась:

– Так разве одна только ты выросла? Ведь уже семь лет, подумать страшно, как привезли тебя к нам, во Владимир. Тебе двадцать три, ну и Глебушке около того…

Вмешался Невский.

– Нет, мать, – насмешливо сказал он. – Незадачливая ты сваха!.. Я велел Глебушке в Орде жениться, когда все ладно там пойдет у него…

– В Орде?! У поганых? На татарке? – воскликнула княгиня Васса.

Александр пожал плечами.

– А что ж тут такого? Они хороши, княжны ихние! Ясно, что окрестим вперед. И они этого не прочь. У самого Менгу покойная царица была христианка, православная. Ежели оженится Глебушка в Орде, то лишь новую юницу введем в стадо Христово… Нет, видно, другого жениха будешь присматривать для нее! – закончил он снисходительно. А потом, осмотрев Дубравку с ног и до головы, покачал в раздумье головой и проговорил: – Эх, время, время… летит – и не видим! Семь лет!.. А и впрямь, как возросла!.. Вот только косички у тебя не выросли, Дубравка, – пошутил он и слегка докоснулся до золотых косичек Дубравки, забранных венчиком под золотой кораблик с кисейным наголовничком.