Ирвинг Стоун - Те, кто любит. Окончание

Абигейл поднялась в свою спальню и достала из секретера десять золотых гиней.

— Мы вскоре получим положенное Джону. Используй это золото, чтобы пережить трудные времена. Не будем больше говорить о них.

Поездка Джона в Нью-Йорк была внешне приятной. При въезде в штат его ожидал отряд легкой кавалерии, Уэстчестера в качестве почетного сопровождения до Кингс-Бридж на северной окраине Манхэттена. Затем его встретили члены комитета конгрессменов и частные граждане, ожидавшие в каретах и верхом, но от него так и не потребовали присяги при вступлении в должность. 21 апреля он явился в отремонтированный зал Федерации, и сенаторы Калеб Стронг от Массачусетса и Ральф Изард от Южной Каролины торжественно ввели его в сенат. Палата была в архитектурном отношении превосходна. В каждую из ее боковых стен был врезан красивый камин из местного мрамора. На северной стене имелось три высоких окна, задрапированных темно-красными занавесями. Под средним окном находилась платформа с креслом для председателя, над ним нависал балдахин такого же темно-красного цвета. Три двери противоположной стены выходили на портик Уолл-стрит. Здесь сенатор Джон Лангдон от Нью-Хэмпшира обратился к Джону перед собравшимися сенаторами:

— Сэр, сенат поручил мне ввести вас в должность председателя, а также поздравить с назначением на пост вице-президента Соединенных Штатов Америки.

Джон зачитал сенату свою первую речь:

— «С удовлетворением я поздравляю народ Америки с новой конституцией и со светлой перспективой власти правового государства».

Ему аплодировали. После его выступления заседание сената закрылось.

Джон вернулся в дом Джона Джея, чтобы встретиться с друзьями из Массачусетса и спокойно отпраздновать свое избрание.

Но этот прием выглядел разительным контрастом по сравнению с приемом и принесением присяги президентом Вашингтоном. Генерала принимал совместный комитет Конгресса, и в честь его прозвучал артиллерийский салют у пристани Элизабет-Тен-Пойнт в Нью-Джерси, где он взошел на специально украшенную барку. После того как барка пересекла залив Нью-Йорк и встала на якорь у Статен-Айленда, перед ней прошла целая флотилия под флагами. Деловая жизнь в Нью-Йорке остановилась на целый день. Улицы заполнили тысячные толпы, оркестр играл «Боже, храни короля», а американские, испанские и британские корабли отдали салют.

Толпа у верфи Мэррей в конце Уолл-стрит была настолько плотной, что потребовалось несколько часов, чтобы начать парад после того, как губернатор Клинтон и сотни других нобилей поприветствовали генерала. В городе звонили во все колокола, милиция отдала салют, и, наконец, в доме губернатора Клинтона состоялся банкет.

30 апреля Вашингтон предстал перед двумя палатами, собравшимися в помещении сената. Он приехал в роскошной карете, впереди которой вышагивал значительный отряд военных, конгрессменов, должностных лиц федерации и Нью-Йорка, Вашингтона официально встречал Джон Адамс, и он провел генерала на портик, выходивший на Уолл- и Брод-стрит. Перед ними было море людей. Джордж Вашингтон поклонился. Собравшиеся громогласно приветствовали его. Вашингтон подошел к железной ограде.

По обе стороны около него стояли Джон Адамс и губернатор Клинтон. Секретарь сената Сэмюел Отис поднял со стола Библию, лежавшую на красной подушечке. Канцлер Нью-Йорка Роберт Р. Ливингстон принял присягу, потом повернулся к стоявшим на улице и воскликнул:

— Да здравствует Джордж Вашингтон, президент Соединенных Штатов!

Над куполом федерального зала взвился американский флаг. Не смолкали приветственные выкрики, корабли в гавани произвели еще один салют, звонили колокола церквей. Президент Вашингтон возвратился в помещение сената, где зачитал свое обращение, а затем все собравшиеся пошли пешком в собор Святого Павла на церковную службу.

Так родился в Соединенных Штатах институт президентства.

Этот благородный пост занял великий человек. Пост вице-президента не мог быть долго вторым по значению в стране даже для Абигейл и Джона Адамса. Вице-президент оставался в запасе и действовал самостоятельно лишь в случае трагедии.

У Джона возникли проблемы не меньшие, чем у Абигейл. Семья Джея отличалась гостеприимством, но Джон чувствовал себя нахлебником. Усилилась дрожь его правой руки, беспокоили и глаза. Джон ссорился с сенатом, вместо того чтобы играть роль беспристрастного парламентария, выступающего только в том случае, если голоса разделились поровну; он пытался руководить сенатом, давать советы сенаторам по бесчисленным вопросам протокола.