Том Холт - Александр у края света

Когда мы пришли, в зале находились Филипп (заполнявший его, как обычно), царица, Александр, старик с блестящим лысым черепом и Аристотель. Конечно, едва я увидел Аристотеля, я более или менее потерял всякую надежду — лучшее, на что я мог рассчитывать, это что мои последние слова станут известны в Афинах, причем скорее всего в сильно искаженном виде, если только они не окажутся достаточно хороши, чтобы он приписал их себе.

— Благодарю, что присоединился к нам, — вежливо сказал Филипп. — И чтобы сразу перейти к делу...

— Держишь ли ты змею в горшке? — перебила его царица Олимпиада.

На мгновение я зажмурился, поскольку не особенно хотел вторично присутствовать на представлении об обучении царицы Македонии искусству полета, однако, не дождавшись смачного звука, с которым плоть приходит в соприкосновение с плотью, снова открыл глаза. Олимпиада смотрела на меня. — Держишь ли ты змею в горшке? — повторила она.

Олимпиада не могла похвастаться умением монументально присутствовать, отличавшим ее мужа; тем не менее она была вполне способна прибить взглядом семислойный щит к дубовым дверям. Я решил, что сейчас не время для знаменитой афинской уклончивости.

— Нет, — сказал я.

— О. — Ответ ее не обрадовал — Я слышала, что держишь.

Я было хотел попытаться объяснить, но передумал. Насколько мне было известно, заключение духов умерших в маленькие одноразовые винные кувшины в этих местах могло послужить основанием к распятию; или, может быть, это попытки жульничества в сей области карались смертью, я не мог точно припомнить. В общем, я не знал, что делать, а проверенное правило гласит, что если ты не имеешь ни малейшего понятия, что происходит, лучше всего говорить правду. Тут лысый тип, который до этого внимательно изучал завязки своих сандалий, внимательно посмотрел на меня.

— Разве ты не утверждал, что разговариваешь с бессмертной частью души Сократа, которую держишь в заточении в кувшине? — спросил он громким ясным голосом. — Я слышал, так ты зарабатываешь себе на жизнь.

Боги на небесах, подумал я, существуют ли македонцы, которые не являются врожденными допросчиками? Кто еще тут собирается устроить мне перекрестный допрос, интересно? Собака повара?

— Это правда, — ответил я.

— Я так и думала, — каркнула Олимпиада, стукнув кулаком по ручке кресла. — Я же говорила, что он держит в горшке змею.

Полагаю, я сразу должен был догадаться, о чем она. Народ Олимпиады верил, что змеи — это духи умерших; они бессмертны и кочуют от тела к телу, сбрасывая старое, когда оно поизносится, тем же манером, каким они регулярно меняют кожу. Я сообразил, что лучше мне не открывать рта, и промолчал.

— Понятно, — сказал Филипп, помолчав. — Что ж, с эти разобрались. Так? — добавил он, взглянув через плечо на Олимпиаду. Она кивнула. Старик ухмыльнулся. У Аристотеля был такой вид, будто он очнулся ото сна, в котором оказался на острове, населенном каннибалами, чтобы обнаружить, что это вовсе не сон.

— В таком случае все в порядке, — сказал Филипп. — Коли так обстоят дела, я хочу предложить тебе должность наставника моего сына.

Что я почувствовал в это момент... Представь себе, что ты два дня плелся по пустыне, медленно умирая от жажды, и вдруг тебя сшибают с ног и принимаются топить в мелком пруду, наполненном чистой талой водой. Все мои страхи быть запытанным до смерти бросились на выход, как публика из театра, только чтобы застрять в дверях в толпе новых ужасов, связанных с отказом от предложения Филиппа, которые все прибывали и прибывали.

— Это честь для меня, — выдавил я. — Это невероятно почетное...

— Он хочет сказать — нет, — пробурчала Олимпиада, покусывая локон. — Предложи ему денег. Если он не согласится на должность, может, змею продаст.

— Олимпиада, — промурлыкал Филипп, и это было вовсе не кошачье мурлыканье. — Эвксен, — продолжал он. — Не опасайся говорить откровенно. Я уверен, ты знаешь, что у моего сына уже есть два весьма просвещенных наставника — мой двоюродный брат Леонид, — лысый еле заметно кивнул, — и твой знаменитый земляк Аристотель, и оба пользуются моим полным доверием. В то же время царица, — продолжал он слегка потяжелевшим тоном, — полагает, что некоторая смена перспективы в сторону, скажем так, духовного, мистического начала...

— Скажи ему, что нам нужна его змея, — пробурчала Олимпиада этим своим замечательно низким голосом. — Клала я на афинян, мне нужно, чтобы у моего сына была змея.