Нина Молева - Граф Платон Зубов

Как в торопливости смешались, то он сам ногу на ступеньку поставил, сошел. Ему послали матрас, и он на него легши, попрощался и умер. Графиня Браницкая бросилась в беспамятстве на него и стала ему дуть в уста. Ее подняли и оторвали от него. С ним были, кроме ее, Фалеев, Львов и Кишинский.

Зимний дворец. Кабинет Екатерины II. Екатерина и П. А. Зубов.

— Наконец-то одни! Кажется, никогда еще так не уставала, как нынешнего дня. А все бестолочь — ни одного дельного разговора, со сколькими послами ни толковала. Все они на воду дуют, хоть молока и пробовали горячего. Но больше никаких дел. Садись на скамеечку, Платон Александрович, ко мне поближе и…

— Государыня, я понимаю вашу усталость, но…

— Какое «но»?

— Есть еще одно неотложное дело, о котором, по моему разумению, надо не откладывая в долгий ящик поговорить.

— О чем ты, друг мой?

— Право, не знаю, может быть, ваша скорбь по князю Таврическому еще не утратила своей остроты, но интересы государственные не терпят промедления, и лучше, если завтра с утра вы начнете принимать сановников с готовым решением по Малороссии.

— Что-то не пойму, какое решение ты имеешь в виду.

— Государыня, я задаю вам ненужный и очевидный вопрос: вы во всем были довольны покойным князем в делах управления Новороссийским краем?

— Платон, тебе ли не знать, что нет и почему именно. Решения разумные чередовались у князя с откровенным грабежом государственной казны. Он сделал из Новороссии свою вотчину, которой не занимался вовсе, требуя от случайных управителей лишь доходов на свои личные нужды. Но это долгий разговор и не ввечеру же его вести.

— Но завтра с утра вас окружит толпа ваших любимых советников и, не успеешь оглянуться, как вы подпишете какой-нибудь ими и в их пользу составленный указ, который я хочу предупредить.

— Друг мой, я вижу твое волнение, но прошу тебя, выражайся более внятно: чего ты хочешь от меня?

— Не лично от вас, но от императрицы. Если вас, в конце концов, не удовлетворял ни образ жизни князя, ни его способ ведения дел, я хочу предложить, чтобы вы, ваше величество, попробовали в этом качестве меня.

— Тебя? Но, друг мой; у тебя нет нужных навыков. И потом твоя молодость…

— Она не мешает вам называть Зубова своим другом, спрашивать его советов и даже принимать их — кстати сказать, слава Богу, все чаще и чаще, — а официальное назначение вас почему-то пугает. Если вы считаете меня непригодным для таких действий, избавьте меня от необходимости обсуждать с вами и все остальные дела. Я просто буду молчать и займу положенное мне место в антикамере — не дальше!

— Друг мой, ты непомерно возбудился. Мы непременно все обсудим…

— Когда-нибудь! Но меня это не устраивает. Совершенно не устраивает. Кстати, вы знаете, что мне удалось узнать от наших агентов в Берлине? Полагаю, для вас это станет совершеннейшей новостью. Малороссийские помещики приезжали туда просить помощи от князя, точнее — от тирании русского правительства и князя Потемкина. Украинский эмиссар добился аудиенции у министра Герценберга и, не стесняясь в выражениях, спросил: могут ли они рассчитывать на поддержку Пруссии на случай их восстания? Каково?

— Когда это случилось?

— Князь был еще жив.

— И позиция прусского министра?

— Герценберг ответил достаточно уклончиво, и похоже на то, что он посоветовал своему королю не входить в сношения с украинским эмиссаром. Тот уехал не солоно хлебавши.

— Кто бы это мог быть? Надо выяснить.

— Нечего и выяснять. Петр Васильевич Капнист.

— Так… Я давно слышала о том, что он не скрывает своего недовольства тем, чему нашел название потемкинского ярма.

— Это, насколько я понимаю, брат нашего знаменитого пиита и киевского губернатора.

— Родной брат. Но Василий Васильевич всегда придерживался пути реформ, братец же оказался вон каким радикалом. Но теперь-то ты тем более должен понять, как нелегка ноша, к которой ты стремишься? Уж если Григорий Александрович…

— Опять покойник! Кажется, все его порочные деяния очевидны. Я вижу для себя иной путь — к сердцам и душам украинского дворянства. Князь тешил самого себя, я постараюсь тешить местную шляхту и надеюсь в этом преуспеть.

— Платон Александрович! Я понимаю обуревающую тебя жажду деятельности, но все не так просто, как тебе кажется. Одним хорошим поваром и сытными обедами ты ничего среди новороссийских и украинских помещиков не добьешься. Не думай, что они похожи на тех глухих провинциалов, которых привык прикармливать в уезде твой батюшка.