Нина Молева - Граф Платон Зубов

— Вряд ли у меня есть необходимые способности.

— А у кого они определяются заранее — до того, как человек испробует себя в деле? Поэтому постарайтесь преодолеть скучающую мину и приготовьтесь к лекции, которую я собираюсь вам прочесть.

— Вы хотите, ваше величество, проэкзаменовать меня?

— На первых порах я ничего не хочу. Просто преподать вам урок и посмотреть, как вы сумеете воспользоваться им на деле. Давайте начнем с польского короля. Вы присутствовали только на официальной части моей встречи с ним в Каневе. Кстати сказать, до чего же убогий городишко! Этот местный, киевский предводитель дворянства Капнист куда более занят своими бездарными виршами, чей непосредственными обязанностями. И знаете, меня всегда забавляет, как эти рабовладельцы хлопочут о деле избавления от рабства! Эдакая форма политического кокетства, которая когда-нибудь сыграет с ними самими очень злую шутку.

— Господин Капнист сочинитель? Он показался мне прелюбезнейшим человеком.

— Не сомневаюсь. Его стать на это. Молод. Красив. Ловок. Носится со своей любовью к жене и дружбой с архитектором Николаем Львовым, не замечая, как прочно оба стоят на земле и как расчетливо подходят к жизни. Первая его ода, которую сочинил он семнадцати лет отроду, им самим была названа преглупою, но тем не менее в одном из журналов напечатана. Но достаточно было мне прикрепить крестьян к помещичьим землям в здешних наместничествах — Киевском, Черниговском и Новгород-Северском, как он разразился негодующей «Одой на рабство».

— Я читал ее.

— Ах, даже так!

— Она ходила в списках среди молодых офицеров. И — многие с ней соглашалися.

— Прошу! А когда в прошлом году я подписала указ, предписывающий именоваться в прошениях «верноподданными» вместо «рабов», Капнист разразился не менее поучительной одой «На истребление в России звания раба». И это в то время, когда он уже был избран киевским предводителем дворянства!

— Но что же в этом дурного, государыня? Он воспевает все ваши действия.

— Воспевает? Он желает руководить императрицей, поучать ее. Вольность — ты думаешь зря он жонглирует этим словом? Я не говорю «понятием» — толку в понятии он вообще не имеет. Он что, был у тебя? Мне никто не докладывал.

— Это я был у него, ваше величество.

— Час от часу не легче! Но об этом позже, а сейчас о Станиславе Понятовском. Вот это и впрямь кавалер, на которого засмотреться можно. Стареет, конечно. С последней нашей встречи много потерял в своей былой ловкости и остроумии. Поустал, видно, от сплошных плясок да пиров своего двора. Опять же в метрессах запутался. В Польше каждая аристократка за честь почитает на ложе королевском оказаться и, говорили, не разочаровывается в своих самых смелых ожиданиях. Во всяком случае, прежде это так и было.

— Ваше величество, он обожает вас!

— Разве что по старой памяти. Я очень обманулась в нем. Он не сумел стать достойным королем Польши. Раздел Польши в 1772-м был неизбежен, но он даже ничего ему не противопоставил.

— Не захотел?

— Скорее поленился. Вот и сейчас мне нужна его поддержка в будущей кампании турецкой, хотя полагаться на армию польскую не могу.

— Ваша встреча в Каневе была такой сердечной.

— Друг мой, я начала с тобой уроки дипломатии с тем, чтобы в первую очередь объяснить: в ней не бывает личных чувств. И не должно быть. Невольных симпатий к людям следует опасаться куда больше, чем рождающейся неприязни. Человеческие эмоции не должны тревожить монарха, иначе он заранее обречен на неудачу. Трон и человечность, о которой ты любишь толковать, несовместимы.

— Это оправдывается тем, что монарх заботится о целом народе, о множестве людей и видит перед глазами их беды.

— Ты любишь театр, мой друг?

— Обожаю!

— Но тогда ты должен знать: большой актер выходит к рампе и не видит ни обращенных на него глаз, ни отдельных зрителей и с блеском играет свою роль. Ничтожный актеришка ищет сочувствующие глаза, старается рассмотреть каждого зрителя и — проваливает свою роль. Монархи могут действовать только по такому принципу. Так вот, встреча с Понятовским к чему-то его обяжет, а главное — даст понять строптивой шляхте, что за спиной теперь уже ненавидимого ими короля могучая русская десница. Это послужит отрезвлению самых шалых голов.

— Зато его императорское величество Иосиф — это, по вашему счету, государыня, настоящий монарх.

— Ты так думаешь? Несомненно в большей степени, чем Понятовский. Впрочем, он сын римского императора. Его готовили к роли государя. Он долгое время был соправителем своей матери, знаменитой Марии-Терезии, и только семь лет назад избавился от ее слишком плотной и навязчивой опеки. Но и при матери это он определил двусмысленную роль Австрии в разделе Польши и измену туркам в 1774 году. Он высокообразованный человек, не чуждый идеям просветительства, но не рискнувший встретиться с Вольтером, хотя такая возможность и была. Он издал указ о веротерпимости, но народное образование поставил под жесточайший контроль государства. Он отменил крепостное право в Богемии, но счел возможным вмешиваться во все мелочи личной жизни своих подданных, вплоть до ношения корсетов.