Станислав Десятсков - Генерал-фельдмаршал Голицын

— Да ты не волнуйся, княже, за Михайлу. Я скажу Марьяне, она с хутора лучшую нашу знахарку, бабку Лукерью, привезет, та целебными травами в одночасье твоего брата на ноги поставит! — успокоил князя Дмитрия атаман, когда тот прощался с братом.

И в самом деле, бабка Лукерья оказалась чудесницей. Приложенные травы вытянули весь гной из раны, и скоро Михайло стал ходить с палкой сперва по комнатам, а затем и по двору.

Ухаживала за ним Марьяна, старшая дочь атамана — чернобровая статная красавица. Марьяна была вдовицей — муж погиб еще в прошлогоднюю осаду Азова, когда казаки штурмовали каланчи.

И случилось то, что и должно было случиться, — Марьяна осталась однажды у молоденького княжича (ему только 21 годок стукнул) на целую ночь.

У Михайлы еще в Белгородском имелась сенная девушка, но разве сравнить было ту подневольную любовь с ласками жаркой казачки. Когда Михайло стал ходить без палки и мог лихо садиться в седло, Марьянка брала отцовских скакунов и они вдвоем уносились из Черкасска в поля и осенние разноцветные рощи.

Атаман видел их любовь, но помалкивал: казачьи вдовы — женщины вольные. Таков был обычай — ведь казаков часто косила смерть в самом молодом возрасте и вдовиц в станицах было достаточно.

Живя в Черкесске, Михайло оглядывался с любопытством — казачья станица не деревня с крепостными. Все здесь были вольными людьми, а вольная жизнь распрямляет человека.

Казаки не снимали шапку и перед атаманом, говорили с ним смело, а на кругу сообща решали все дела. Правда, скоро Михайло увидел, что, хотя на круг волен был приходить каждый казак, серьезные дела все же обговаривали заранее самые домовитые казаки, собиравшиеся обычно перед кругом в избе у атамана. Голытьба же токмо шумела на круге и слушалась атамана и домовитых казаков.

Вольная жизнь Михайлы продолжалась недолго. Как-то в ноябре к атаману приехал ближний царев боярин, князь Яков Федорович Долгорукий, назначенный Петром I оборонять отвоеванное побережье Азовского моря и строить порт и крепость в Троицком, наименованную впоследствии Таганрогом.

Он увидел, как князь Михайло ловко соскочил с коня и, слегка прихрамывая, повел скакуна в конюшню.

— Постой-ка, княже! — добродушно буркнул Долгорукий. — Да ты, я вижу, совсем в добром здравии пребываешь. А мне о тебе сам государь писал, справлялся, как там наш Ахиллес, выздоровел ли? Вот и отпишу ему, что Михайло Голицын вернуться в строй годен и можно определить оного князя в Троицкое, а то у меня добрых офицеров совсем не осталось.

«Вернуться в строй годен!» — это Михайлу прельщало сильнее всего, столь сильна была в нем армейская закваска. И скоро Михайло стал прямым помощником Якова Долгорукого и в охране азовского побережья, и в строительстве таганрогского порта и фортеции.

Марьянка же при прощании обещала навестить его в Троицком, благо путь туда из Черкасска был короток. Поцеловал он ее на прощание жарко в губы.

Но в Троицкое, царскую фортецию, вольная казачка так и не приехала.

Борис Петрович Шереметев ехал в 1697 году за границу наособицу от других царедворцев, взятых Петром I в Великое посольство. Послан был боярин царем в Италию и на Мальту не учиться корабельному делу, а с поручением тонким и деликатным: явиться в Риме к самому Римскому Папе, а из Рима отправиться на Мальту, представиться великому гроссмейстеру Мальтийского рыцарского ордена и побудить славных мальтийских рыцарей с еще большей силой и славой биться на Средиземном море.

Само собой, посольским приказом был дан боярину и тайный наказ — определить силы мальтийцев, и особливо выучку и боеспособность мальтийского флота. В Москве, конечно, знали, что Мальта в составе Священной лиги тоже воюет с султаном и его вассалами: алжирским беем и правителем Туниса, но представления о силах рыцарского ордена и численности его флота были самые туманные, поскольку еще ни один русский посланец не заглядывал пока на далекий остров. Боярин должен был развеять сей туман и завязать с орденом прямые отношения. С Римским Папой тоже надобно было говорить о союзе, но о союзе духовном, супротив басурманской веры.

Помимо этих явных и тайных поручений у Петра имелась, по-видимому, и еще одна причина отправить боярина в дальний вояж. Об этом прямо доносил в Вену имперский посланец в Москве Иоганн Корб. Пронырливый австриец дознался, что когда Петр I перед своим отъездом в марте 1697 года в европейские страны вопросил в Думе бояр, на кого оставить Москву, то один из бояр, глава Аптекарского приказа князь Яков Одоевский, ответил честно и прямо: «Ежели на кого Москву, царь, и оставить, то токмо на такого великого воина и знатного боярина, как Борис Петрович Шереметев». Сие вызвало у царя нежданный гнев, и Петр даже закричал: «Так, значит, и ты с ними?!» Остальные бояре молчали в великом страхе, потому как ведали, что когда царь кричит «с ними», он указывает на только что казненных заговорщиков «Цыклера сотоварищи».