Эдвард Радзинский - Боги и люди

– «Да здравствует цезарь!» – тридцать раз. «Мывсегда-желалитакогоцезарякакты!» – тридцать раз. «Тынашотец-другибраттыхорошийсенаториистинныйцезарь!» – восемьдесят раз! – вопил сенатор, страшно, без пауз.

– Это не речь! – зашептал Нерон в восторге. – Он ржет! Свершилось! Сенатор превратился в коня! Я вывел новую породу: сенаторы-кони… Я поставлю в сенате мраморные стойла! Грандиозно!

Из темноты выскочил Амур.

– Ночь на исходе, звезды меркнут, Цезарь.

– Он прав, – сказал Нерон и ударом ноги опрокинул кубок со свитками. – Скоро придет Тигеллин, а сколько ты еще не прочитал, учитель? – Он торопливо проглядывал оставшиеся свитки, бормоча и швыряя их обратно на арену: – «Вчера убит сенатор Цезоний Руф..». Ну, это ясно! «Вчера удавлен консул Корнелий Сабин». «Вчера убит Децим Помпей». Как скучно! «Вчера умер богач Ваттия. Он умер своею смертью – вещь удивительная по нынешним временам». «Вчера умерла Поппея Сабина». Как я любил мою Поппею. Как я страдал. Читай это письмо, Сенека! А я буду вспоминать ее ласки. Это будет твое последнее письмо. Пора определять плату.

– «Говорят, что Поппея, – невозмутимо начал Сенека, – с неодобрением отозвалась об игре Нерона на кифаре. И тогда цезарь в порыве бешенства зарезал ее. Это ужасно. Но было бы еще ужаснее, если бы ее влияние на цезаря продолжалось. В какое страшное время выпало нам жить, Луцилий, если мы все время должны выбирать между разными степенями ужаса!»

– Дальше, дальше, – торопил Нерон, в нетерпении разгуливая по арене.

– «Ты пишешь, Луцилий, что мой родственник, великий поэт Лукан, прославляет цезаря».

Так! Так! – усмехался Нерон, торопя чтение.

«Тебе трудно его понять, Луцилий, ты далек от власти. Лукан, напротив, к несчастью, к ней приближен. А ныне в Риме всякий, кто ежечасно не прославляет цезаря, тотчас становится подозрительным – и немедля погибает! И тогда темнее небосвод и страшнее зловещая тень Тигеллина!»

– Браво! Дальше!

– «Ты спрашиваешь, Луцилий, долго ли продлится это страшное время? Я отвечу: пока жив цезарь. Цезарь же молод, поэтому для нас это время – навечно. Как удачно сказал некто о цезаре и нашем времени: «Комедиант, играющий на кифаре».

– Вот!!! – закричал Нерон. – И кто же этот «Некто»?..

Сенека молчал.

– Ты оберегаешь его, – усмехнулся Нерон. И уставился на сенатора. – Кто поверит, что недавно он был храбр, грозен?.. А ныне жрет овес в стойле… А ну-ка, повторяй, Цицерон, что ты сказал обо мне, когда тебя звали Антоний Флав?!

И сенатор заржал, упав на колени.

– Он разучился говорить! – хохотал Нерон.

– Я приду ему на помощь и повторю то, что он говорил тогда о тебе, – сказал Сенека. Размеренно, неторопливо он произнес: – «Комедиант, играющий на кифаре, оскорбляющий святыни своего народа, запятнавший себя всеми видами убийств, спокойно разгуливает без охраны по Риму и вот уже второй десяток лет стоит во главе государства. Что из того, что он истребил лучших людей? Чернь развлекается и, главное, сыта. Что стало с римским народом, который за сытость соглашается жить в крови и позоре! Подлое время!» Я же добавлю от себя так, Луцилий: о жалкая толпа, не думающая о будущем. И когда падет Великий Рим, а Рим падет. Они проклянут не тех цезарей, которые превратили Рим в гнойную опухоль, а того последнего, жалкого и невинного властителя, при котором разразится катастрофа!»

Сенека замолчал. Молчал и Цезарь.

– Вот и окончилась Комедия жизни. Ты прочел все, учитель, – сказал наконец Нерон.

– Ты утверждал, Цезарь, – усмехнулся Сенека, – что составил итог из моих писем, отнятых у мертвецов. Но ты попросту сократил одни письма и соединил с другими. И получилось последовательное течение нашей жизни, не более. А итог нужен, ты прав. Я твой учитель, я приду к тебе на помощь. – И, помолчав, Сенека начал: – «Луцилий, вчера я вспомнил свои письма к тебе. Как стыдно! Неужто совсем недавно я был таков? Что делать философу во всей грязной каше? Нет, покой, только один покой дает нам возможность размышлять об истине. А так ли поступает Цезарь, и кого они еще убьют вместе с Тигеллином – не все ли равно? Думай о настоящем. Будущим распорядишься не ты».

Нерон засмеялся.

– «Ты пишешь, – продолжал Сенека, – что вчера еще кого-то убили. Мне его жаль. Но если бы они его не убили – разве итог его жизни был бы иной? Нет, Луцилий, смерть поджидает всех: и нас, и палачей наших. Всем придется сбросить эту временную телесную оболочку, чтобы вернуться в дом свой. С восторгом я ощущаю, как старость проникает сквозь оболочку моего тела, ведя за собой вооруженную смерть. Близится дом. И я не позволю скорби исказить открывшуюся мне гармонию».