Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

Он картинно отстранился от Жубера и повторил еще раз:

— Да, мы все, кто обеспечил славу Бонапарту, должны получить и свою долю лавров. И еще вопрос, чей вклад в победу превысит: его или любого из тех, кто тогда был с ним рядом? Не подумай, мой старый друг, что я — о себе. Я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы делить с кем-либо лавры. Я имею и собственные заслуги, за которые уже вознаградила и еще вознаградит меня любимая Франция.

Бернадот наконец высказал то, что беспокоило его последнее время. Год назад он взял в жены мадемуазель Дезире Клари — младшую дочь марсельского шелкового фабриканта. Все в Париже знали, что совсем недавно эта милая девица была невестою Бонапарта. На ее старшей сестре, Жюли, до этого женился Бонапарт Жозеф, брат генерала. Сам же Наполеон считался обрученным с Дезире. Но он оставил ее, увлекшись женщиной более опытной, креолкой Жозефиной.

Говорили: Наполеон Бонапарт тяжело переживал, что нанес обиду своей невесте. И чтобы устроить ее жизнь, познакомил ее со своим сослуживцем — генералом Бернадотом.

Если бы не искренние чувства, которые возникли между Жаном и Дезире, Бернадот мог бы и оскорбиться: он ни с кем не хотел делить ни славу, ни любовь! Но как он мог заглушить людские толки по поводу собственной женитьбы и якобы возникшему на этой почве соперничеству?

Вот почему теперь, коснувшись в разговоре с новым главнокомандующим Итальянской кампании, военный министр нашел необходимым подчеркнуть, что на самом деле разделяло и разделяет его с Бонапартом.

— Личное мужество и верность отечеству — вот что ныне ставит каждого из нас, истинных сынов Франции, в ряды ее самых первых героев! — Военный министр снова заключил в объятия главнокомандующего. — Верю: Франция скоро узнает о вас, Жубер!

— Не сомневайтесь, мой генерал, я не обману ваших надежд и вашего доверия. Только неделю назад я обручился с любимым и нежным существом. И я сегодня же скажу моей будущей жене, в чем готов поклясться и вам, гражданин министр: вы будете встречать меня героем или я останусь на поле боя бездыханным.

Неудача при Бассиньяне не выходила у Суворова из головы. Обида жгла, как когда-то под Очаковом. Тогда конфуз приключился из-за упрямства и, скажем, растерянности светлейшего, ныне — из-за незрелости и самонадеянности сына Павла.

«Хорош государь, — распалял себя Суворов, бегая из угла в угол в просторной комнате какого-то особняка на Большой Миланской дороге. — Посылал меня в Вену — чуть ли не рыдал на моем плече: «Воюй, Александр Васильич, как умеешь, не по моим — по своим правилам». А вот прислал своего сынка, чтобы сковать мне руки и ноги да еще по его младенческому недомыслию ввергнуть меня в беду и позор! Нет, спустить ему раз и другой — он и на голову сядет».

— Андрей! — позвал Горчакова. — Пиши приказ по армии о бассиньянском конфузе. Потерь не уменьшай. Я сам Господу намедни доложил: одна тысяча и две сотни безвинно сложивших головы. И чтобы в рескрипте причина сего конфуза ясно и недвусмысленно была обозначена: запальчивость и неопытность юности. И вывод: молодо-зелено, и не в свое дело прошу не вмешиваться! Закончишь — я тотчас подпишу.

Не заметил, как в дверях оказался Багратион.

— Ну, убедился, князь Петр, чем обернулась игра в солдатики? На его, на его мальчишеской совести сей грех! Потому Андрейке я так и велю: невзирая на лица…

Багратион пожал плечами:

— А стоит ли так, ваше сиятельство, да еще в приказе по всей армии? Кто командовал корпусом, в коем случился конфуз? Генерал Розенберг. С него, стало быть, у главнокомандующего и его императорского величества и спрос. А полковника графа Романова — такого ни в формулярах каких, ни в приказах по армии не сыскать. Так кого послушался корпусной командир? Да к тому же имел ли он право допустить начальствовать хотя бы над ротой вольноопределяющегося со стороны? Я, ваше сиятельство, не токмо сими словами Андрея Григорьевича обличаю — уважение мое к нему безмерно, как и сочувствие тоже. С вашего позволения, я лишь о том, что давеча вам осмелился говорить: к делу великого князя следует прикомандировать. Тогда в ответе и впрямь станет он сам, а никто иной.

Суворов подбежал к Багратиону и, глянув ему в лицо, залился скрипучим смешком:

— Знал, что ты не столько умен, как хитер. А теперь в твоих глазах сущих бесенят углядел. Обошел, обошел ты меня, старика, ловкостью мысли. В самом деле, каков, а! Это же как, — может, ему, императорскому сынку, армию мою препоручить? С него, шалопая, станется. Небось всю дорогу, что ехал к нам, о сей фортуне мечтал втайне.