Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

Доколе же супостат Бонапарт будет перекраивать Европу, точно она — бумажная карта? У России с Пруссией — договор, и стало быть, надо вступать в войну.

Денис места себе не находил: непременно и во что бы то ни стало любыми путями задумал попасть на войну!

— Ежели полк наш не пошлют в Пруссию, ты, Борис, как намерен поступить? — бросился он к своему командиру. — Верно, опять к Багратиону попадешь? Тогда не забудь обо мне — Богом прошу!

Четвертинский нахмурился.

— Второй раз не выходит в одну воду ступать, — сухо ответил. — В минувшей войне я ни к кому не напрашивался. Меня сам князь к себе пригласил. Коли теперь не позовет, меня уже не раз испытав в деле, мне, брат, достоинство и гордость не позволят напомнить о себе. А кроме всего, без соизволения на то государя никакое назначение состояться не может. К нему же я тем более — ни ногой.

Не рад был Денис, что начал с другом этот разговор. Весь Петербург давно уже знал: сестра Четвертинского, Мария Антоновна Нарышкина, — пассия императора Александра Павловича. Еще будучи цесаревичем и великим князем, он влюбился в молоденькую фрейлину бабушки, дочь казненного в Варшаве известного всей Польше князя Антония Станислава Святополк-Четвертинского. Тогда, ровно десять лет назад, дабы спасти детей-сирот от обезумевшей восставшей толпы, Екатерина приказала вывезти их в Петербург. Сестры — шестнадцатилетняя Мария и двумя годами ее моложе Жаннет — определены были фрейлинами, брат Борис — в кадетский корпус.

Увлечение Александра Павловича оказалось стойким, и Марию решили поскорее выдать замуж. Партия подыскалась весьма достойная — обер-гофмейстер двора Дмитрий Львович Нарышкин. Муж оказался на редкость снисходителен: не замечал ни шепота за его спиной, ни даже колких острот по его адресу. Вроде бы таких, скажем, «шуток»: у Нарышкина при дворе две должности: явная — обер-гофмейстера и тайная — великого магистра масонской ложи рогоносцев.

Однажды, совсем юношей, Борис застал Александра Павловича вдвоем с сестрою. Его чистая натура не могла смириться с тем, что для него и многих других было безнравственно. С тех пор он, уже выпущенный в полк, перестал бывать у сестры. Но особенно мучило: что о нем могут подумать товарищи? Любой успех по службе злые языки могли приписать связи его сестры с государем. Потому вскоре он вышел в отставку. И если бы не приглашение князя Багратиона перед началом похода в Австрию определиться к нему адъютантом, Борис ни за что не вернулся бы в строй.

У Багратиона было свое отношение к детям несчастного польского князя. Он помнил, как их, лишенных отца, увозили из Варшавы. Сердце его сжималось от боли и сострадания, когда он смотрел, как усаживались в карету две испуганные, только что вышедшие из подросткового возраста красавицы девушки и их брат, совсем еще мальчик. Потом, сам оказавшись при дворе Павла Петровича, он находил время, чтобы оказать знаки внимания своим «крестникам», как он в шутку называл брата и сестер, поскольку его эскадрон сопровождал в тот черный день их карету до выезда из польской столицы.

С Марией Антоновной и Жаннет они со временем стали добрыми друзьями, особенно с той поры, когда Петр Иванович остался в Петербурге один. Как хорошо знали сестры Четвертинские Катеньку Скавронскую! С ней, взбалмошной и эгоистичной, никто из фрейлин близко не сходился, все ее избегали, поскольку сердце ее было ледышкой. И многие искренне удивились, когда узнали о ее свадьбе, и тут же пожалели несчастного мужа.

Мария Антоновна имела не только острый ум, но и открытую душу. Связь с императором и близость ко двору ее самой и ее супруга в первую очередь определяли круг знакомств и гостей дома. Но и в этом кругу она старалась находить людей интересных, не пустых. Так, среди тех, кого она с охотою принимала, был и князь Багратион. Но мало того — Мария и Жаннет оказались единственными особами женского пола, которым были открыты Двери Багратионова холостяцкого дома, где собиралось подчеркнуто мужское общество.

Всем было известно — князь Багратион не пил. Иногда лишь за обедом он позволял себе рюмку мадеры, а уж о водке не могло идти речи. Но стол в его квартире по вечерам ломился от закусок и всевозможных напитков. Однако к нему приходили не ради по-восточному щедрого стола, а чтобы оказаться в обществе известнейшего полководца и своих же единомышленников. И подбиралась компания в основном блестящая не только по происхождению — но и по уму и открытости души. Начать хотя бы с обоих князей Борисов — Голицына и Четвертинского, перечислить еще родственника по жене умнейшего барона Строганова, князя Чарторыйского…