Сергей Мосияш: Скопин-Шуйский. Похищение престола

Нет, не злобу вызывает князь у расступающихся перед телегой, а жалость и сочувствие. Вековечная русская черта — сочувствие униженному, обиженному, во прах брошенному.

Телега встала у помоста, Шуйский слез с нее и медленно стал подниматься вверх, держа свечу перед собой, левой рукой ограждая крохотный огонек, дабы не сгас до времени от колебаний воздуха на переполненной площади. Увидев его, затихать стала толпа. Едва взошел Шуйский наверх, как из Фроловских ворот выехал на коне воевода Басманов; прорысил к помосту по «коридору», в толпе еще не затянувшемуся. Остановил коня, вынул из-за пазухи свернутую грамоту, развернул и начал громко читать приговор. Притихла площадь, слушая, в чем же было преступление уважаемого князя.

Видно, немало в соборном суде и Думе оказалось у Василия Ивановича неприятелей. Припомнили ему и братьям его даже неявку в Серпухов на призыв государя, направлявшегося с войском в столицу. Почти все тогда кинулись едва не вперегонки ему навстречу, дабы присягнуть Дмитрию, хотя большинство знало — не природный он царь, вор и самозванец. И присягали не любви ради, но собственной шкуры спасения для.

А вот Шуйские не явились с поклоном. Ишь, какие гордые. Сразу под подозрение и угодили. Басманов землю рыл, выискивая за Шуйскими чего-нито преступного и вот преуспел. Нанюхал-таки:

— …Оный князь, встав на путь измены, оскорблял прилюдно святое имя царя, — читал Басманов, накаляя голос праведным гневом, — а посему достоин смерти через отсечение головы. Приговор единогласно подписан соборным судом и Боярской думой в царствующем граде Москве? 1605 года от Рождества Христова июня месяца в 29 день. Приговор подлежит немедленному исполнению.

Закончив чтение, Басманов стал сворачивать бумагу, кивнул палачу:

— Приступайте.

А ведь последних-то слов в приговоре не было, их на ходу придумал Петр Федорович, слукавил. Что-то подсказывало ему: торопись, торопись, боярин. Еще неведомо, зачем поутру спешил к царю Мишка Скопин-Шуйский.

Но палач не торопится, что-то там спрашивает у Шуйского и, вместо того чтоб сорвать кафтан с преступника, снимает ровно с гостя высокого и долгожданного.

— Ты чего тянешь?! — рявкает Басманов в нетерпении. — Живо кончай!

Басалай таким взглядом осадил боярина, что в нем и посторонние прочли презрение и неприязнь. Но смолчал, только двигаться стал еще медленнее.

Оно и верно. На помосте палач — царь и Бог, это всякий сопляк знает, вмешиваться в его действия никто не волен. Видать, боярин забыл об этом.

— Чего стал? — рычит Басманов.

— Исповедать бы князя надо, — хрипит Басалай.

— Исповедали в Чудовом [7] Имеется в виду Алексеевский Архангело-Михайловский мужской монастырь в Московском Кремле. . Делай свое дело. — Басалай, снимая с плеч Шуйского кафтан, негромко спрашивает вполне участливо:

— За что ж тебя эдак-то, Василий Иванович?

— За правду, братец, за правду, — бормочет князь обескровленными губами.

Приняв кафтан, палач бросает его вниз помощнику, Спирька ловит еще теплое платье осужденного.

Басалая оскорбили и рассердили окрики боярина, и он нарочно, назло ему тянет время. Не спешит. Великодушно молвит Шуйскому:

— Простись с миром, Василий Иванович.

Шуйский кланяется народу на все четыре стороны, по щекам его катятся слезы, исчезая в седой бороде. И на каждый поклон одно повторяет:

— Простите меня, православные. Невинен я пред Богом и государем. Невинен.

Притихла площадь, завороженная этими поклонами и словами. И тут откуда-то из середины толпы срывающийся звонкий голос:

— И ты нас прости, окаянных!

Воспрянула, загудела толпа одобрительно. И впрямь: ежели невинен, за что ж казнить-то? Не окаянство ли это?

И тут от Фроловских ворот цокот копыт, скачет на белом коне Яков Маржерет — царский телохранитель. Подняв руку и привстав в стременах, кричит:

— Стойте! Стойте!

Все, кто ни был на площади, обернулись к нему.

— Царь помиловал князя Шуйского.

Взревела, возликовала толпа. Кто что кричит — не разобрать, но всем ясно — славят царя, здравие ему едва ни хором кричат.

Воевода Басманов аж посерел с лица: не успел. Обидно. А все этот чертов Басалай, тянул нищего за суму поганец. «Ну я ему еще припомню», — успокаивает себя Петр Федорович и как утопающий за соломинку хватается за последнее, кричит подъезжающему Маржерету!

— Указ! Указ где?

— Указ сейчас дьяк принесет. Пишут. Меня государь послал, чтоб не опоздать.