Феликс Дан - Падение империи

Феодора ласково усмехнулась.

— Прекрасная мысль!.. Моя милая Антонина становится настоящим тактиком и начинает понимать военные уловки не хуже самого Велизария.

— О, государыня, не называй этого имени! Ты не знаешь, какое глубокое отчаяние пробуждает оно в моей душе! Не забудь, что я была верной и безупречной супругой, прежде чем попала к твоему двору. Только здесь узнала я, что есть чувства и поступки…

заставляющие краснеть женщину, не потерявшую стыда и совести…

Молния ненависти сверкнула в черных глазах Феодоры. Но увлеченная своими мыслями, Антонина ничего не заметила. Она продолжала говорить о том, что жгло и терзало ее честную душу.

— От тебя узнала я, государыня, о том, как легкомысленны и жестоки мужчины, как мало интересуются они нами, раз добившись обладания. Ты же объяснила мне невинность сближения с юношей, нежность которого еще не притупилась чувством собственности, и потому окружает женщину тем обожанием, без которого женское сердце не может быть счастливым. Видит Бог, ничего другого я не искала в дружбе этого прекрасного юноши!

«К счастью для меня, подобное обожание скоро надоедает прекрасным юношам, и они ищут чего-либо более существенного», — снова подумала Феодора.

— И все же я чувствую, что даже эта невинная близость с посторонним мужчиной — уже преступление для жены Велизария. Он так велик, мой герой-супруг!.. Но, увы, он слишком велик для легкомысленного и тщеславного женского сердца, жаждущего любви и нежности.

Слезы заволокли глаза Антонины, и она закрыла лицо руками. Грудь ее высоко вздымалась, с трудом сдерживая рыдания.

Но вместо жалости на лице императрицы застыло выражение насмешливого презрения.

«Что за жалкое создание, — думала она, пытливо глядя на жену Велизария. — Что может быть ничтожнее этих полунатур — слишком трусливых для порока и слишком слабых для добродетели».

С минуту длилось тяжелое молчание, прерванное появлением хорошенькой белой невольницы с громадным букетом роскошных роз в маленькой руке.

— От него, — едва слышно прошептала Агаве, передавая императрице благоухающее приветствие влюбленного сердца.

Но Феодора не сразу поняла свою прислужницу Прекрасная императрица легко могла перепутать манеры бесчисленных поклонников ее красоты. Поэтому она переспросила невольницу:

— От кого?

Агаве собралась ответить, но встретив взгляд Антонины, замолчала, многозначительно посмотрев на свою повелительницу.

Этого было достаточно.

— Дорогая Антонина, поставь, пожалуйста, эти цветы вон в ту хрустальную вазу, — ласково произнесла Феодора, передавая жене Велизария букет, а затем быстро прошептала, обращаясь к Агаве:

— От кого цветы? Говори тише.

— От него, государыня! — краснея, ответила молодая девушка, — от того юноши, который вчера целый день скрывался у тебя в покоях. От прекрасного Апиция…

Не успела Агаве договорить этих роковых слов, как с болезненным криком схватилась за руку. Острый кинжальчик императрицы вонзился в тонкую кожу девушки.

— О, прости, государыня! — прошептала невольница, падая на колени.

Но Феодора не помнила себя от гнева. Еще раз подняла окровавленное острие.

— Я покажу тебе, как засматриваться на красивых мужчин, презренная! — прошипела императрица.

Невольница машинально откинулась в сторону и острие вонзилось в плечо, миновав лицо.

В это мгновение Антонина, поставив букет в вазу, обернулась, и Феодора бросила кинжальчик на пол.

— Прочь, негодяйка! Ступай к заведующему рабынями и скажи, что я отсылаю тебя на шесть недель в ткацкую, на черную работу… И не смей никогда больше показываться в моих покоях. Ступай… и ни слова!.. — прибавила она.

Громко плача и пошатываясь, вышла несчастная Агаве из опочивальни. По ее белому плечу медленно ползла алая струйка крови.

— В чем ее вина? — спросила Антонина, удивленно глядя на уходящую девушку, считавшуюся любимицей Феодоры.

Императрица не сразу нашла ответ на этот вопрос. Ее верная кормилица поспешила ей на помощь.

— Дерзкая и неловкая девчонка эта Агаве. Она разбила любимый флакон императрицы, подарок божественного императора.

Искусная комедиантка, наклонившись, подняла с пола хрустальный флакон, отделанный золотом тонкой филигранной работы, и принялась исправлять несуществующее повреждение.

— Скоро ли ты закончишь мою прическу, кормилица? — нетерпеливо спросила Феодора, постепенно приходя в себя после гневной вспышки.