Мишель Зевако: Двор чудес

— Тревога, тревога! — закричал Монтгомери.

Ворвавшиеся остановились во мгновение ока, подобные кабанам, выбирающим, какой собаке вспороть брюхо.

Первым же ударом кинжала Мадлен уложила одного огромного алебардщика, а после схватилась с другим.

Манфред и Лантене набросились на трех офицеров.

Те обнажили шпаги, но Манфред с Лантене своих вытаскивать не стали, а кинулись вперед с кинжалами в руках. Через две секунды они сами были в крови от полученных ран, но три тела на полу корчились в агонии.

Тут же расхохоталась Мадлен Феррон: проскользнув под алебардой, она ударом кинжала вспорола великану живот.

Четверо обезумевших от ужаса слуг, стоя на коленях, протянули руки к Спадакппе. Тот связал их.

Монтгомери же, крикнувший «Тревога!», как только открылась дверь, попытался вырваться наружу. У двери он столкнулся с Рагастеном.

— Дорогу! — прокричал капитан.

В этот миг он почувствовал на спине какую-то тяжесть. Это Трибуле прыгнул на него и, весь бледный, весь потный, растянув рот в боевом хохоте, произнес:

— Ваш покорный слуга, господин де Монтгомери!

Он всеми десятью пальцами впился капитану в горло. Тот повалился — то ли мертвый, то ли просто без чувств.

— Помогите! Помогите!

Это жалобный девичий крик прорезал ночь. Все кинулись к двери.

— Матушка, матушка, помогите!

— Да замолчи ты!

Крик ужаса чередовался с хриплым рыком припадочного.

Шестеро товарищей расчистили себе дорогу, но наткнулись на дверь.

Раздались вопли отчаянного бешенства:

— Заперта! Проклятье! Заперта!

— На помощь, Манфред! Ко мне, любимый!

В стоне Жилет было нечто трагическое: такие голоса звучат иногда во сне; он словно исходил из эмпирея ужаса…

Манфред таранил дверь плечом, колотил кулаком…

При каждом ударе из его груди вырывался звериный храп.

— На помощь! Помоги, Манфред!

В эту минуту она забыла мать, отца — всех: один любимый мог ее спасти!

Шум свирепой борьбы за дверью затихал. Это был уже крик агонии. И вот прозвучал победный рык хищника, настигшего добычу — короля, который ничего не слышал:

— Не помогут! Ты моя!

— Скамья! — крикнул вдруг Рагастен.

Все шестеро подскочили к огромной дубовой скамье, тяжелой и длинной.

Какой невероятной силой они подняли и понесли эту катапульту, которая первым же ударом с грохотом высадила тяжелую дверь?

И все шестеро, не разбирая дороги, в крови, не похожие даже на людей, ворвались в опочивальню.

Жилет стояла за грудой кресел и еще отбивалась…

В тот же миг Манфред был рядом с ней!

Она улыбнулась самозабвенно, горделиво, нечеловечески радостно и в блаженстве закрыла глаза: ей стало спокойно…

Он же схватил ее, взвалил, кряхтя, на плечо (для чувств было еще не время), одной рукой придерживал, в другой потрясал кинжалом. Король, опешив, остолбенев от несказанного изумления, звал подмогу: ему казалось, что очень громко, на деле же чуть слышно.

Манфред бросился в переднюю. Остальные бегом окружили его. Из передней они кинулись в коридор. Теперь они услышали новые крики.

— Это у государя! — кричали голоса.

Появились пять, десять, двадцать придворных, по большей части полуодетых. Шестеро пошли прямо на них. Впереди шел Рагастен. Его тяжелая шпага отсвечивала в полумраке коридора. Он рубил ею, словно плетью хлестал; шпага в его руке свистела; раздавались грозные клики…

И на дюжину шагов в коридоре, до самой лестницы в парк, остался кровавый след.

Все шестеро были ранены. Но на их пути лежали трупы. За ними громыхал безумный рык короля, отошедшего от столбняка:

— Держи! Держи! Убью!

С этим рыком бледный Франциск догонял их с кинжалом в руке.

Когда он выбежал на лестницу, его глазам явилось такое зрелище: Манфред бешено несется вниз по лестнице. Жилет у него на плече. Вокруг них четверо — не люди, а демоны.

А толпа придворных, сквозь которую они пронеслись, как пушечное ядро, теперь с воплями прыгает вокруг одного-единственного существа на верхней ступеньке, которое продолжает бой, нечеловечески вращая шпагой, и смеется еще более нечеловеческим хохотом!

— Трибуле! Трибуле! Трибуле!

Этот троекратный вопль вскипел на устах Франциска I — вопль суеверного ужаса, старой ненависти и свирепой радости.

— Трибуле! — заорала и беснующаяся толпа придворных. Спросонья в этом имени послышалась труба Страшного суда…

Как?! Трибуле жив! Как! Его труп вышел из Бастилии, где, точно знал король, он сгнил в одном из подземелий! Наваждение? Морок?