Бен Кейн - Ганнибал. Враг Рима

— Просыпайся!

Ганнон почувствовал, как кто-то толкнул его в бок. С трудом пришел в себя. Он лежал на боку, связанный, как курица, которую принесли на кухню. Все тело болело. Судя по всему, голове, животу и паху досталось больше всего. Было больно дышать. Два-три ребра сломаны, подумал Ганнон. Почувствовал во рту вкус крови и принялся осторожно щупать языком зубы. Все на месте, хвала богам, шатаются только два. И верхняя губа распухла.

Его снова толкнули.

— Ганнон! Это я, Суниатон.

Юноша наконец-то смог сфокусировать взгляд на друге, лежавшем всего в паре шагов от него. К удивлению Ганнона, они находились на палубе на носу, под матерчатым навесом, замеченным ими еще на носу лодки. И, похоже, одни.

— Ты несколько часов был без сознания, — озабоченно сказал Суниатон.

Стало существенно прохладнее, вдруг понял Ганнон. В просвете между бортом и навесом он увидел оранжевого оттенка небо. Скоро начнется закат.

— Жить буду, — прохрипел он и потом начал вспоминать, что случилось. — Ты как? Варсакон не…

Он не закончил вопроса.

Суниатон скривился.

— Я в порядке, — пробормотал он и вдруг ухмыльнулся. — У Варсакона теперь долго еще не встанет, сам понимаешь.

— И хорошо! Хренов ублюдок, — хмуро прошептал Ганнон. — Почему же его люди меня не убили?

— Они уже собирались, — ответил Суниатон. — Но…

Услышав, как скрипнули ступени, ведущие на основную палубу, он умолк. Кто-то идет. Спустя мгновение рядом с Ганноном уже стоял египтянин.

— Ты к нам вернулся, — проговорил он. — Хорошо. Человек, который долго не просыпается после такого битья, часто вообще не просыпается.

Ганнон бросил на него гневный взгляд.

— Нечего на меня так смотреть, — с упреком сказал египтянин. — Если бы не я, ты был бы уже мертвецом. Не исключено, что тебя бы еще и трахнули, перед тем как убить.

Суниатон вздрогнул, но ярость Ганнона не знала границ.

— И что, я должен быть благодарен?

— Какой ты горячий, а? — усмехнулся египтянин и присел рядом. — Не то что твой друг.

Ганнон кивнул.

— Попытаюсь продать тебя в гладиаторы. В домашнее хозяйство или для работы в поле ты не годишься. Встать сможешь?

Юноша позволил остальным помочь ему сесть. От режущей боли в груди его лицо перекосилось.

— Что такое?

Ганнон поразился беспокойству египтянина.

— Ничего. Может, пара ребер сломана, не больше.

— И все?

— Думаю, да.

Египтянин улыбнулся.

— Хорошо. Я думал, что пришел слишком поздно. Это могло стать первым случаем, когда мелкие шалости Варсакона зашли слишком далеко.

— Мелкие шалости? — еле слышно спросил Суниатон.

Египтянин махнул рукой.

— Обычно он довольствуется тем, что просто трахает какого-нибудь понравившегося ему беднягу. Раз по нескольку в день. Пока дело ограничивается этим, мне все равно. Это не снижает стоимости рабов при продаже. Но после того, что ты сделал, он бы вас обоих стер с лица земли. Мне плевать на его развлечения, но вот уничтожать ценный товар не следует. Поэтому вы здесь, пока я буду спать. У Варсакона есть ключ от клетки, и я не настолько ему верю, чтобы не предположить, что как-нибудь ночью он всадит вам нож между ребер.

Ганнону очень хотелось схватить капитана за горло и душить, пока тот не задохнется, тогда с его лица исчезло бы это самодовольное выражение. То, что он сохранил им жизни исключительно из-за денег, глубоко оскорбляло юношу. Но в глубине души Ганнон ничуть не удивился. Он сам однажды видел, как отец по той же самой причине приказал рабу перестать избивать мула.

— Здесь лучшее место на корабле. Вы будете укрыты от солнца, и ветер не даст вам страдать от жары. Наслаждайтесь. Мы идем к Сицилии, а потом в Италию, — бросил он, уходя.

— В Нумидии или Иберии у нас, по крайней мере, был бы шанс отправить весточку в Карфаген, — в отчаянии пробормотал Суниатон.

Ганнон с горечью кивнул. Вместо этого их продадут злейшим врагам их народа, они могут стать гладиаторами.

— Не может быть, чтобы такое невезение ниспослал нам Мелькарт. Есть что-то еще, — проговорил юноша, размышляя над тем, за что им досталась такая ужасная судьба. И тут же вспомнил, как уходил из дома.

— Я дурак, — ругнулся Ганнон.

— Что такое? — спросил Суниатон, удивленно глядя на него.

— Я не попросил защиты у Танит, выходя из дверей.

Лицо Суниатона побледнело. Хотя Танит являлась богиней-матерью, она была самым главным божеством карфагенского пантеона. Кроме того, она была и богиней войны. Разгневать ее означало навлечь на себя риск жестокой кары.