Иван Наживин - Кремль

Но беззаботно среди всего мнения жил, трудился и пьянствовал глава Церкви Православной добродушный митрополит Зосима с дружками своими. Погреба владыки были обильно снабжены медами охотницкими, пивом всяким и винами, а столовое кушание его тоже надо бы было лучше, да некуды…

– А ну, братие, по случаю спасения от Страшного Суда Господня изопьем Божией милостию медку!.. – уже охмелев, говорил старый греховодник. – Так-то вот…

А тут, братие, иконку я себе какую добыл – воистину заглядение!.. Эй, ты там, Ванюха, заверни нос за ухо, – крикнул он своему служке, – подай-ка нам иконку, что вчерась мне принесли… ну, безголовую-то… Да и рукописание иже во святых преподобного отца нашего Пахомия Логофета новое подай…

Его собрание всяких православных диковинок славилось среди вольнодумцев. Были у него Троеручицы замечательные, и иконы с чертями, и святые с песьей головой, и голые Адам с Евой, над которыми долго качал он своим белым клобуком… Служка подал новое приобретение владыки.

На ярко размалеванной доске был изображен всадник в латах, но без головы, которую он держал в правой руке, а левой вел в поводу коня.

– Это раб Божий святой Меркурий… – весело засипел владыка. – Дело сие было в Смоленске во времена Батыевы. Божья Матерь явилась Меркурию в сновидении и повелела ему разделаться с татарами. Тот сперва поуперся: да нюжли у Тебя, мол, Матушка, не хватает сил небесных? Но потом одумался, один разбил полчища татарские, а затем явился к нему юнош некий светлый и по повелению Богородицы отсек ему главу. Святой взял – видите? – главу своя в одну руку, коня в другую и так пошел в Смоленск, и все люди, глядя на него, дивились смотрению Божию. В Смоленске он лег, честно предал душу Богу, а конь его стал невидим. Явился было к телу епископ со попы, чтобы совершить погребение, но святой не давался им. И вот через три дня из собора в великой светлости, подобная заре солнечной, вышла Богородица с архистратигами Михаилом и Гавриилом, взяла тело его в полу и положила его в соборе, где оно и ныне, всеми видимое, творит чудеса во славу Божию…

И, защурив свои масленые глазки, Зосима заколыхался всем тучным телом своим…

– Ну, во здравие!.. – крикнул он. – Княже, а что же пирожка-то с грибами?.. Ах и хорош!.. Ну-ка, бословясь… А это вот житие Стефана Пермского. Много тут всего наш хитрец, Пахомий, нагородил, и сейчас нам всей премудрости его не одолеть. А вот хошь кончик поглядите, индо слеза прошибает… «Что ти нареку?.. – начал он чтение. – Вожа заблудшим, обретателя погибшим, наставника прельщенным, руководителя умом ослепленным, чистителя оскверненным, взыскателя расточенным, страха ратным, утешителя печальным, кормителя алчущим, подателя требующим, наказателя несмысленым, помощника обидимым, молитвенника тепла, ходатая верна, поганым спасителя, бесом проклинателя, кумиром потребителя, идолом попирателя, Богу служителя, мудрости рачителя, книгам сказателя, грамоте пермстей списателя…» А? – осмотрел он гостей смеющимися глазками. – А вы, чай, неверы, и не ведаете, что это Стефан для земли Пермской грамоту составил… А послушайте-ка, как его за это восхваляют! Греческая азбука составлялась, вишь, многими философы в течение долгого времени, а пермскую грамоту – слушайте… «Един чернец сложил, един составил, един счинил, един калогерь, един мних, един инок, Стефан, глаголю присно, един в едино время, а не по многа времена и лета, якоже они, но един инок, един во единении уединился, един уединенный, един Единого Бога на помощь призывая, един Единому Богу моляся…»

– А вы заметили ли, отцы и братие, кто да кто за последние годы в святые у нас произведен был? – крикнул пьяный голос. – Я нарочно подсчитал: шестнадцать князей да княгинь, один боярин, четырнадцать митрополитов и епископов да двадцать три мниха, которые монастыри свои основали, – а попросту говоря, батюшки только самих себя в святые возводят да своих благодетелей…

– Свет инокам агнели, свет мирянам иноки… – пустил другой. – Кому же, как не им, перед Господом-то предстательствовать?..

– Ну, во здравие ваше, гости дорогие… – поднял владыка кубок. – Эх, пошла душа в рай, хвостиком завиляла!..

И весь фиолетовый лик его, опушенный белой бородой, и сизая слива носа, и жирный большой рот сияли благодушием, и многие невольно думали, что этот вечно пьяный, ни во что не верующий, но добродушный поп, пожалуй, из всех них самый лучший.

Стояли, пылали, палили знойные летние дни. Работные люди, не глядя на жару, как мураши, копошились над грозно растущим из земли Кремлем. Тайницкая стрельница и вся стена от реки, от степи, была уже готова и нарядно отражалась в сонной воде… Между работным народом болезнь какая-то проявилась: все крепко животом маялись, и многие помирали. Вокруг стен кремлевских стоял тяжкий дух. Каменщикам и самим несладко было это, да ведь за нуждой не в деревню же бегать! А вящие люди, проезжая в Кремль к великому государю или из Кремля, удерживали дыхание и бормотали в бороду ругательства…