Иван Фирсов - Адмирал Сенявин

Улыбка озарила лицо командира.

— Спасибо, братцы! — Он потрогал на груди пакет с депешей Суворова. — Однако наш долг доставить в Глубокую пристань депешу. Потому, пока турки далеко, на яле пойдет унтер-офицер Галич и с ним восемь молодцов. — Сакен повернулся к Галичу: — Немедля отбери восемь матросов, подтяни ял и не мешкая отходи. — Он вынул из-под камзола кожаную сумку с пакетом и отдал унтер-офицеру. — Вручишь командующему эскадрой. Передашь на словах, что дубель-шлюпка флаг российский не посрамила.

Галич споро отобрал матросов, они подтянули ял и перебрались на него. Сакен окинул взглядом берега. Слева показалось устье Буга.

— Пойдешь ходко, скрытно, рубахи и фуражки скиньте, чтобы не маячить перед турками. Пойдешь к Семенову Рогу. Мы вас прикроем.

Они обнялись, Галич прыгнул на ял, отдал буксирный конец, шлюпка с хода взяла быстрый разгон и отвернула к берегу.

— Руль лево на борт! — Сакен решил заслонить от турок шлюпку и огнем отвлечь внимание неприятеля. — Левый борт, орудия наводи! Товьсь!

Тревожная тишина зависла над Лиманом. Ветер стих, совсем заштилело, паруса обмякли. «Три… пять… восемь», — пересчитывал командир турецкие галеры. С каждой минутой они медленно, но неуклонно сближались с дубель-шлюпкой. Четыре из них заходили с правого борта, другая половина охватывала дубель-шлюпку с севера. Ощетинились пушками, на палубах мелькали фески, сверкали обнаженные сабли. Неслись, будто хищники в предвкушении легкой добычи.

«В клещи берут, стервецы», — мелькнуло у Сакена. Кинул взгляд вправо. Шлюпка едва виднелась, уходила в камыши. «Слава Богу, успели».

Накатила вдруг безотчетная, молодецкая удаль. Взглянул на корабль, лихих матросов. «Ну, братцы, держись!»

Обнажил саблю, скомандовал:

— Пали!

Рявкнули пушки, картечь шарахнула по галерам, борт заволокло дымом. Турки на мгновение замерли и тут же открыли бешеный огонь.

— Алла, алла! — донеслось с галер.

Видимо, несколько ядер зацепили руль, дубель-шлюпка неуклюже развернулась навстречу галерам. Засвистели пули фальконетов. Еще мгновение — и четыре галеры навалились на дубель-шлюпку. На палубу посыпались со всех сторон десятки янычар. Распаленные боем, с налитыми кровью глазами, с воинственными выкриками набросились на команду. Матросы отбивались ножами, клинками, мушкетонами. Но силы были явно на стороне неприятеля.

Сакен стоял у распахнутого люка крюйт-камеры, где виднелись бочки с порохом, хладнокровно отражал удары саблей, держал в другой руке заряженный пистолет, вокруг командира сплотились кольцом около десятка матросов. «Пожалуй, через мгновение будет поздно». Сакен молниеносно окинул взором голубое небо, лазурное море вдали…

— Братцы! Прыгай за борт! Амба басурманам! — вбежал в каюту, захлопнул дверь, спрыгнул в крюйт-камеру.

Сухой щелчок пистолета слился с громовым раскатом… Дубель-шлюпка раскололась пополам. Из ее распахнутого чрева вырвался огромный сноп пламени, опаляя вражеские галеры, взрыв разламывал их и крушил все подряд. Столб пламени, воды, дыма взметнулся в небо, увлекая за собой обломки кораблей, обрубки человеческих тел…

Эхо взрыва услышали в Херсоне и в Очакове. После турки уже не отваживались абордировать русские корабли…

В Лимане моряки стояли насмерть, а в Севастополе эскадра сушила паруса.

Потемкин без промедления донес императрице: «Героическая смерть Сакена показала туркам, каких они имеют неприятелей».

Екатерина тут же отозвалась: «Мужественный поступок Сакена заставляет о нем много сожалеть. Я отцу его намерена дать мызу без платежа аренды, а братьев его приказала отыскать, чтобы узнать, какие им можно будет оказать милости». Не отнимешь, умела российская императрица славить героев на пользу государству.

Поведение Войновича возмущало и Потемкина — сколько ни понуждай, лето уж в разгаре, а эскадра еще в бухте.

В начале июня турки дважды нападали на русские суда в Лимане. Пытались их уничтожить, но, потеряв два корабля, ушли к Очакову.

«Севастопольский флот невидим», — сокрушался Суворов.

Тогда же на флагмане «Преображение Господне» неожиданно, без вызова, появился капитан бригадирского ранга Ушаков. Сенявин проводил его к Войновичу. Тот обрадовался и попросил Сенявина остаться.

— Друг мой, Федор Федорович, — начал любезно Войнович, — невмочь стоять, сиятельный князь наш одолел, и в море идти боязно — больно турок силен…

— Волков бояться — в лес не ходить, Марко Иванович, — ответил Ушаков.