Иван Фирсов - Адмирал Сенявин

К гардемаринам-однокампанцам по традиции все нижние чины, в том числе и унтер-офицеры и боцмана, обращались «барин».

В просторной капитанской каюте было прохладно. В углу стоял большой стол, за которым в кресле сидел Иван Федорович.

— Гардемарин Сенявин, — громко доложил Дмитрий.

Иван Федорович улыбнулся в усы, вышел из-за стола, взял племянника за плечи, подвел к дивану, закрепленному у борта, усадил и сел рядом.

— Ну вот, Дмитрий Николаевич, и начинается твоя первая кампания.

Дмитрий несколько смутился. Прежде никто не называл его по имени и отчеству, а дядин голос звучал как-то непривычно, торжественно и в то же время доверительно, по-дружески.

— На «Преславу» я тебя, конечно, не рекомендовал, — продолжал Иван Федорович, — но, коли ты сюда определен, постарайся, брат, сию кампанию с наибольшей пользой отплавать. Для тебя многое здесь впервой, и по тому, как ты это усваивать станешь, может определиться успех всей твоей службы. Примечай всяческую мелочь в корабельной службе, от побудки до сна, на якоре и под парусами. Вникай во все, ибо на судне от каждой ничтожной вещи может случиться неприятность в море. — Иван Федорович положил руку на колено племянника: — Наиглавнейшее — присматривайся к матросам, перенимай у них все приемы. Они многоопытны и умельцы в своем деле. Ежели что не внятно, спрашивай у них, вникай. Зазорного тут нет ничего. Они такие же люди, только звания низкого. В моем экипаже запрещено боцманам баловаться линьками [12] Линёк — короткая корабельная веревка с узлом на конце, служившая ранее для наказания матросов во флоте. , а господ офицеров стараюсь удерживать от недостойного обращения со служителями и рукоприкладства. Сие недостойно чести дворянина.

Дмитрий впервые слышал подобные рассуждения. Дядя слегка вздохнул, грустно улыбнулся:

— Однако наших господ офицеров разве удержишь? У многих дурные привычки с пеленок взращиваются. Ты сему не подвержен был и старайся не приучаться.

Слушая дядю, Дмитрий, пожалуй, впервые задумался о жизненных правилах. В самом деле, в Комлеве, на их усадьбе, он ни разу не видал рукоприкладства родителей к крестьянам. Мать, Мария Васильевна, всегда считала великим грехом поднимать руку на себе подобных и вслух осуждала помещиков, притеснявших своих крестьян. В корпусе же многие кадеты зачастую не стеснялись говорить с презрением о матросах…

К вечеру с устья Невы потянул легкий ветерок. Едва гардемарины успели поужинать, как над открытым световым люком засвистели боцманские дудки и раздалась зычная команда:

— Пошли все наверх! Паруса ставить!

Когда Дмитрий подбежал к фок-мачте, все матросы были на месте, а над палубой гремел голос старшего офицера:

— Марсовые к вантам!

Спустя минуту марсовые — самые сильные и расторопные матросы — стояли по обе стороны фок-мачты и всех других мачт, около вант — веревочных лестниц, идущих снизу от борта к верхним реям, на марсы и салинги. Не успела прозвучать следующая команда: «По марсам и салингам!» — как марсовые устремились вверх по вантам.

Достигнув марсовых и салинговых площадок, они, держась за приподнятые рейки-перила, разбежались по реям. Ловко спустившись, переступая по натянутым под реями канатам-пертам, перегнувшись через реи, они сноровисто орудовали со снастями, отдавая паруса.

Закинув голову, Дмитрий следил, как в лазурном небе покачивались огромные мачты с раскинутыми, будто крылья, реями, опутанные паутиной вант и снастей, среди которых бесстрашно действовали матросы. Ветер усилился, и когда корабль кренился, то казалось, что стоявшие на концах рей — ноках — матросы не удержатся и неминуемо слетят в волны. Однако все они работали размеренно-привычно и в то же время быстро. Прошло две-три минуты, и на реях распустились паруса. Расправляемые ветром, они, словно гигантские белоснежные крылья альбатроса, подхватили и стремительно понесли «Преславу».

Закрепив паруса, матросы спускались вниз, балагурили и шли перекуривать на бак. Возле мачт осталась лишь вахта. Несильный, но попутный ветер увлекал между тем корабли дальше на запад. Майское солнце, прежде чем зайти в этих широтах, долго катилось по горизонту, нехотя скрываясь в морской дали. За Гогландом ветер посвежел и стал задувать к западу. «Преслава» начала лавировать, часто меняя галсы. К полуночи развелась довольно крупная волна, и на выходе из Финского залива море заштормило по-настоящему.

Крепко спящий после вахты Дмитрий проснулся, ударившись лбом о переборку. В гардемаринской каюте, где жило шесть человек, царил полумрак, из иллюминатора пробивался серый сумеречный свет, давила духота. Все вокруг скрипело и ходило ходуном. Висевшая над столом лампа качалась, словно маятник, и нудно дребезжала. С верхней койки свесилась лохматая голова одноротника Квашнина: