Иван Фирсов - Лазарев. И Антарктида, и Наварин

— Тебя, Митя, враз атаковали «Аполлон» и «Ладога».

Разговор зашел о гостеприимстве испанцев. Моряки часто общались с ними. Раз в неделю Лазарев отправлял на берег часть команды с оркестром. Устраивались танцы, матросы лихо отплясывали с местными девушками.

— И представьте, господа, — заметил Кюхельбекер, — ни одной стычки на берегу, а все потому, что капитан Лазарев строжайше запретил потребление спиртного…

— Да и сами испанцы миролюбивы, чего не скажешь об американских пронырах, — ответил Завалишин, и разговор незаметно перешел на другую тему.

Все сошлись на том, что недостаточная помощь правительства русским промышленникам в Америке и политика заигрывания с Соединенными Штатами усугубляют их положение. Более того, американские дельцы возбуждают против них местные племена. Хрущев рассказал, что в прошлом году капитан американского брига «Чатам Стрейт» продавал здешним индейцам ружья по самой дешевой цене, а порох раздавал почти даром, призывая нападать на русские поселения. Но индейцы продолжали дружелюбно относиться к русским.

Кюхельбекер, будучи с матросами на разных работах, встречался с индейцами, жившими в окрестных местах. Поначалу они недоверчиво и даже враждебно встречали их, зная по опыту нравы белых людей — американцев, англичан, испанцев.

— Но сии дикие весьма доверчивы и скоро поняли, что дурного не совершаем, вскорости стали мы для них желанными гостями.

Завалишин согласился.

— Ежели ласково обходиться с ними и детям ихним ничтожные подарки делать, то без притворства любовь и расположение проявляют и помогают во всем бескорыстно.

Утром 12 января «Ладога» и «Аполлон» поставили все паруса. Прогремел прощальный салют, и, окутанные клубами порохового дыма, корабли ушли.

Вскоре следом за ними, загрузившись пшеницей, ушел в Ситху «Крейсер». Лазарев рассчитывал прийти в Новоархангельск через две недели, но океан внес свои поправки. Больше месяца трижды встречные жестокие штормы трепали «Крейсер», противные ветры гнали на юг.

Приходу фрегата были рады все, и промышленники, и население. Одно присутствие «Крейсера» служило порукой от любых нападений.

Больше всех обрадовался приходу «Крейсера» Муравьев, так как он привез на долгую зиму пшеницу и овощи для людей.

Лазарев принялся снаряжать суда для дальних вояжей, наставлял молодых, неопытных капитанов судов. Помимо охраны мирного промысла суда компании без опаски направлялись по всему побережью от Кадьяка до форта Росс.

А причины для беспокойства появились. В прошлом году Муравьев получил из форта Росс известие, что американский конгресс основал первую колонию на западном побережье при устье реки Колумбия. Специальный комитет рекомендовал это конгрессу в январе 1821 года.

Как-то у Муравьева обедал Лазарев вместе с новым старшим офицером Никольским и Завалишиным. Правитель рассказал, как было дело.

— Что ж доносит сия комиссия? — спросил Лазарев.

— Вы не поверите, Михаил Петрович, насколько нагло сей комитет присваивает себе право на обладание обширной частью северо-западного берега Америки, лживо отвергая участие России в открытиях, промыслах и торговле.

Муравьев принес из соседней комнаты шкатулку.

Прочитав донесение, Лазарев покачал головой, передал бумагу Завалишину.

— Нелестно, с небрежением толкуют о правах, нам принадлежащих, будто на сих берегах мы нынче и не обретаемся.

— Позвольте, Михаил Петрович, — пробежав бумагу глазами, Завалишин повернулся к Лазареву. — Американцы неосновательно весьма судят о России. Мне о сем Василий Михайлович Головнин сказывал еще в Петербурге, перед отплытием.

Помолчав, Лазарев заключил:

— Видимо, Матвей Иванович, в грядущем правителям, да и промышленным людям компании отстаивать судьбу земель здешних предстоит…

В середине мая, исполняя обязанности штурмана на компанейском бриге «Волга», покинул Ситху Завалишин и отправился в Охотск. Оттуда путь его лежал через Сибирь, в Петербург. Офицеры и матросы тепло проводили его, а Лазарев отправил с этой же оказией рапорт начальнику Морского штаба. «Пользуясь сим случаем, я обязанностью себе поставляю рекомендовать г. Завалишина, как весьма исполнительного и ревностного к службе офицера, и с сим вместе довести до сведения… что в продолжение двухлетнего его служения под моим начальством он как благородным поведением своим, так и усердным исполнением всех возложенных на него обязанностей приобрел право на совершенную мою признательность».