Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

Дворец на полозьях, в коем передвигалась императрица, был не просто сколком её повседневного роскошного петербургского быта. В первую очередь он был тем местом, где она и привыкла проводить всё своё дневное время, с самых ранних утренних часов, — её рабочим кабинетом. Потому, невзирая на этикет, которым был обставлен её вояж, она почти все часы проводила за письменным столом, — писала, читала, переводила тех авторов, с книгами которых не расставалась и в дороге.

Из тех, в обществе коих она чаще всего решила пребывать, она выбрала почему-то одного Шувалова. Впрочем, сие было понятно. Собранная, как пружина, постоянно держа в голове все возможные опасения, кои могли её ожидать впереди, она не хотела ни с кем из своего ближайшего окружения говорить на тему данного путешествия. Никто не должен был влезать в её душу, тем более со своими советами и предположениями. Держа главное в голове, она хотела тем не менее забыть о том, что может ожидать её впереди. И если уж чему-то посвящать свободное от занятий время, то лишь разговорам о том, что грело её душу и давало пишу её острому уму, — о книгах.

В этом смысле именно Иван Иванович был незаменим. Не было в её не только близком, но и дальнем окружении другого такого человека, который знал бы всё самое важное из выходящего на Западе и который всему прочитанному давал самую разумную и верную оценку. К тому же и писателей этих европейских он знал не понаслышке, а многих из них — лично. С ними он не раз, будучи в Европе, говорил, от них и теперь получал письма. Таким образом, ведя беседы с Иван Ивановичем, Екатерина Вторая всегда оказывалась в курсе самых последних литературных и философских сочинений, и главное, могла о них судить в присутствии представителей держав, мнением которых о себе весьма дорожила.

Княгиню Дашкову она намеренно не взяла в эту свою поездку. Она знала: может повториться то, что произошло двадцать пять лет назад. Восторженная и импульсивная княгиня, почувствовав, что она опять приближена к той, в которую до сих пор влюблена, станет играть первую роль. Мало того что сие может показаться неприличным в глазах всех окружающих, но от неё, навязчивой, просто можно будет смертельно устать. Общество же тихого и воспитанного Шувалова, не лезущего в душу и не позволяющего себе назойливо изливать свои верноподданнические чувства, напротив, императрицу полностью устраивало.

Особенно же он оказывался ей необходим, когда по вечерам к ней приглашался сопутствовавший ей дипломатический корпус, и Шувалов оказывался тем центром, коий объединял и как бы направлял разговор в нужном ей, императрице, направлении, не позволяя сбиваться на то, о чём бы ей теперь не хотелось говорить вслух. Это позже она поведёт разговор о политике и своих интересах в политическом раскладе. Теперь же, в начале поездки, пусть течёт милая, светская беседа и пусть она сама, как всегда, будет выглядеть самой просвещённой, самой начитанной и самой мудрой.

Киев, куда царский поезд прибыл в феврале и где пред стояло ждать, пока Днепр очистится ото льда, произвёл гнетущее впечатление. Непролазная грязь покрывала немощёные улицы, мазанки жителей были скособочены и изобличали собою нищенский уровень жизни горожан.

Екатерина, умевшая держать себя в руках, тут сорвалась:

— Передайте генерал-губернатору Румянцеву, что я им недовольна. Неужто трудно было прибраться хотя бы на улицах? Всюду — нечистота, рвань.

И оторопела, когда вернулся её посланец, сказав, что генерал-фельдмаршал просил ей передать, что он привык города брать, а не подметать их.

«Вдруг там, далее, ожидают меня не меньшие сюрпризы? — с испугом спросила себя императрица. — Не вернее было бы, прежде чем ехать самой, послать дельных людей с проверкою? Однако разве я таких не посылала? Да что было толку, — одни клялись и божились, что Новороссия — это рай, другие, злопыхатели, напротив, поносили Потёмкина на чём свет стоит. Ныне уже поздно о чём-либо судить. Как говорится, взялся за гуж...»

Лед сошёл в конце апреля, и свита, оставив опостылевший Киев, коий к тому же был переполнен ненавистным польским панством, пересела на галеры. Флагманская галера «Днепр» предназначена была государыне. Потёмкин поплыл на «Буге», иностранные послы поместились на «Сейме», а «Десна» была отдана под столовую, где харчевалась вся свита.

С польским королём Станиславом Понятовским императрица обошлась сухо. Боже, как он, бывший её возлюбленный, был разочарован и подавлен! Но императрица не была романтическою натурою, чтобы позволить себе сентиментальные воспоминания. Давно прошли те времена тайных свиданий и воздыханий ещё при живом муже. Теперь король, которого когда-то она сама увенчала короною, представлял для неё мало интереса. Польша уже один раз была поделена. Вскоре над нею нависнет новая опасность раздела. Но она, русская императрица, была уверена: король польский выполнит всё, что она ему скажет. И не выразит ни сожаления, ни раскаяния, когда сама же прикажет Суворову выслать его из поверженной Варшавы и определит ему местом своеобразного заточения город Гродно.