Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

— Постой, — вдруг остановила Елизавета своего камергера. — А вот приму назло всем, кто бы ко мне ни пожаловал!

— Миних. Собственною персоною, — теперь уже открыто усмехнулся Воронцов.

— Вот так пассаж! — Елизавета бросила карты на стол и посмотрела на камергера Воронцова и своего камер-юнкера Петра Шувалова, с которым дулась в подкидного дурака. — То почти цельный год волком глядел на меня, как тот же Остерман, а теперь, извольте, сам, самолично! Ну что, завернуть его оглобли назад?

— Не кипятись, остынь, матушка, — остановил её Шувалов, собирая со скатерти рассыпанную колоду. — Коли этот волк забрёл к тебе в дом, значит, на то объявилась у него немалая причина. А коль так, полагаю, не столько ему, сколько нам от сего визита может проистечь польза.

— Пётр прав, — подхватил Воронцов, перестав ухмыляться и выдохнув единым духом: — Посуди сама: с весны отлучён от всех постов, выселен из собственного дома за Неву-реку, на Васильевский остров, и посажен там, словно на какую гауптвахту. Значит, имеет что сказать твоему высочеству. А нам теперь всякое мнение, да ещё из таких уст, может обернуться подспорьем, коим не следует пренебрегать.

Говорилось о «нашем» деле, как водится промеж самых близких людей. А они, Воронцов Михаил Ларионович да Шувалов Пётр и его старший брат Александр, тоже камер-юнкер, были самыми что ни на есть доверенными людьми Елизаветы Петровны с тех пор, как образовался здесь, в Петербурге, её великокняжеский двор.

Сколь только было можно, цесаревна поначалу жила от императорского двора наособицу, в Александровской слободе под Москвою [5] Александровская слобода — ныне город Александров Владимирской области. Известна с XIV в. Во второй половине XVI в. была излюбленной резиденцией Ивана Грозного, центром опричнины. В Александровской слободе работала одна из первых русских типографий. , но Анна Иоанновна приказала ей приехать в столицу и обосноваться у неё под боком. Дабы не оказалась её кузина опасною соперницей, когда за нею там, в подмосковных, никакого пригляда.

Только — нет, были и там глаза и уши капризной и злой самодержицы, верившей каждому, даже самому напрасному доносу. Так, по наущению злобных лиц там, в Александровской слободе, был схвачен милый дружок Елизаветы Алёша Шубин и отправлен этапом в далёкую камчатскую землю.

Её петербургский двор сложился сразу и так удачно, как она, невольно закручинившаяся после разлуки с любимым другом, и не мечтала. Но особенно сошлась цесаревна с братьями Шуваловыми, за одного из которых, Петра, сосватала свою любимую товарку Мавру Шепелеву, да и с Михаилом Воронцовым, коего женила на своей кузине по матери, Анне Скавронской.

Преданнее этих людей у неё никого теперь не было, если не считать лейб-медика Лестока да конечно же предмета беспредельной сердечной страсти Алёшеньки Разумовского. Был он по должности управляющим её имениями, а на самом-то деле как бы слитная с нею вторая её половинка.

Миних вошёл в дом, как всегда, прямой и статный, лицом румян, в глазах задор и весёлость, а сам — галантность высшего разряда.

— Рад видеть вас, милейшая великая княжна. И не могу удержаться, чтобы не сказать: вы хорошеете с каждым днём. — Он прикоснулся губами к её руке.

— И это — несмотря на некую мою дородность, — как бы продолжила цесаревна сказанную фельдмаршалом фразу.

Он вскинул свою красивую голову и засмеялся:

— Так вы знаете, что сказал я о вашем высочестве, когда вам не было, кажется, и десяти лет? Да, тогда я только прибыл на службу к вашему батюшке и был представлен всему славному семейству незабвенного Великого Петра. Но те слова, прошу меня извинить, не в счёт. Какое может быть сравнение с ещё не оформившимся ребёнком? Всему Петербургу известно, что более тонкого стана, чем у вас, великая княжна, не сыскать. Сие особенно для меня стало бесспорно в последнее время, когда я получил возможность на досуге поразмышлять о событиях и лицах в большом спектакле жизни, в котором, увы, довелось участвовать и мне, вашему покорному слуге.

Елизавета предложила фельдмаршалу присесть и отослала Воронцова и Шувалова из гостиной, дав им какие-то поручения, что на самом деле означало пройти в соседнюю комнату и постараться услышать весь её с Минихом разговор.

Совсем, казалось, недавно, в самом конце прошедшего года, не было при дворе более могущественного и уверенного в себе государственного мужа, чем граф Миних. На другой же день после переворота, а лучше сказать, утром того же знаменательного дня Миних, возвратившись домой, приказал своему адъютанту подполковнику Христофору Манштейну писать под его диктовку список наград.