Валентин Азерников - Долгорукова

Как это просто, как задушевно, с какой искренностью, идущей от чистого сердца, писано! — восхищалась Катя. — Словно ты одарил его чем-то очень значительным, высоким.

— Да не одаривал я Фёдора Ивановича ничем, кроме благоволения, — развёл руками Александр. — Ни орденов, ни званий ему не жаловал. Кажется, это и в самом деле от чистого сердца сочинено. Нету никаких поэтических ухищрений.

— А ведь какой большой поэт! — продолжала восклицать Катя. — Он, несомненно, останется в веках.

Александр согласился — останется. Лёгкое угрызение совести кольнуло его. Тютчев служил по дипломатическому ведомству, и его первый патрон Нессельроде не соблаговолил представить поэта хотя бы к Владимиру третьей степени... Надо признаться: власть не жаловала поэтов. На них глядели косо — не государственное-де это занятие сочинять стишки. Исключение составлял незабвенный Василий Андреевич Жуковский, пестовавший его, наследника престола, в юные годы. Василий Андреевич внушал ему уважение к поэзии и поэтам. Примером оставался Пушкин. Он был недосягаем. За ним выстроились в ряд величины мал-мала-меньше.

Тютчев был ближе к Пушкину, нежели кто-нибудь другой. Однако служил, хотя мало выслужил: пост председателя Комитета цензуры иностранной. Звучно, да не злачно. Меж тем верил в своего государя, почитал его, как никакой другой из его собратьев по перу.

Ныне, оглянувшись в прошлое с высоты прожитых лет, Александр многое увидел, многое ощутил по-новому и многое уразумел. За придворной суетой, за увлечениями разного рода, за заботами правления он отдалил от себя многих достойных, в том числе Тютчева и Алексея Толстого, приблизил же ничтожных, совершал ошибку за ошибкой, убеждённый в своей непогрешимости.

То были уроки отца. Николай внушал ему, что монарх не может ошибаться, что каждый его шаг — верен и благословен самим Господом. И льстивые царедворцы внушали те же мысли. Теперь он видел всё по-иному, словно какая-то пелена спала с глаз. О, сколько ошибок было совершено! Иной раз непоправимых, замахнувшихся и на будущее.

Всё приходит поздно. И понимание, и прозрение, и опыт... И сожаления... Поправил бы, да телега жизни давно прогромыхала мимо, давно угас и звук её колёс. Не суждено... Это Герцен про него сказал: «Святая нераскаянность». Только святая ли?

Александр очнулся от своих горьких размышлений. «И что это на меня нашло», — мимолётно подумал он.

— К тебе Валуев, — вернула его мысли Катя.

Александр торопливо проследовал в кабинет. Он вызывал Валуева.

— Ты прости, Пётр Александрович, что я вызвал тебя в неурочное время. Надобно твоё слово и твой совет. Я подписал указ и манифест о переменах в правлении, ты с ними был ознакомлен и даже сказал, что составлено весьма хорошо. Но прежде чем поместить их в «Правительственном вестнике», не худо было бы обсудить в Совете министров. А? Как ты полагаешь? Может, будут какие-то разумные исправления.

— Очень верная мысль, Государь.

— Хорошо бы не отлагать в долгий ящик. Я, как тебе известно, собираюсь вскоре отбыть в Ливадию.

— Если не будет ваших возражений, я назначу заседание по сему вопросу на среду четвёртое марта.

— Только не на ранний час.

— Разумеется. В час с половиною пополудни, если не будет возражений.

— Вот и хорошо, вот и сговорились.

Всё устраивалось как нельзя лучше. Можно было ехать на развод.

— Не пущу! — блеснув глазами, выпалила Катя.

— Как? Императора? — попробовал он отшутиться.

— Да, императора, — твёрдо повторила Катя. — Отца моих детей. Лорис прознал про планы злодеев. Они устроили засаду на Малой Садовой.

— Ежели он прознал, то почему не схватил? Вот я ему задам!

— Пока его агентам неизвестно, где они подкарауливают ваше величество. Но уже нащупан точный след...

— Так я не поеду по Малой Садовой, вот и всё.

— Я прошу вообще никуда не ехать. Прошу! Умоляю!

— Катенька, я не могу нарушить традицию. Когда государь в Петербурге, он обязан быть на разводе. Так повелось со времён царствования моего блаженной памяти отца. Обещаю тебе, что не поеду по Малой Садовой. В конце концов у меня надёжная охрана, казаки, Кох, Рылеев.

— Никому я не верю! — упрямо твердила Катя.

— После развода я заеду в Михайловский дворец к твоей полной тёзке, моей племяннице Екатерине Михайловне принцессе Мекленбур-Стрелицкой [37] Екатерина Михайловна (1827-1894) — дочь великого князя Михаила Павловича, герцогиня Мекленбургская. . Я тебе много рассказывал о её матери, моей тётушке Елене Павловне. Будь она жива, первой бы одобрила мой выбор. Она была мудра и я всегда следовал её советам. И дочь её без предрассудков, я хотел бы, чтобы вы сошлись. Правда, она старше тебя на целых двадцать лет.