Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

— Собственноручно будете писать протокол допроса или заниматься этим мне?

— Как хотите, я ничего писать и подписывать не буду.

— Старая песня?

— И на старый лад.

— Вы злоупотребляете гуманным к вам отношением следствия, — недовольно заметил Кавун. — Видимо, отдых не пошел на пользу.

— Ничего себе, невиновный человек год сидит в тюрьме и вы это называете гуманным? — Рокоссовский с любопытством глянул на следователя. — Хотел бы я вас видеть на моем месте.

Кавун не обратил внимания на резкий выпад подследственного, а продолжал делать какие-то пометки в протоколе допроса. Он поднял голову и, поглядывая в записи, сказал:

— Следствие еще раз предлагает вам чистосердечно рассказать о совершенных вами преступлениях против коммунистической партии большевиков и советского государства.

— Я никаких преступлений не совершал ни против партии, ни против советского государства. Если вы считаете преступлением то, что я на их стороне воевал, тогда следствие стоит на правильном пути.

— В прошлый раз вы подтвердили, что с Чайковским водили дружбу?

— Да, мы были друзьями.

— Хороши у вас друзья, ничего не скажешь, — съязвил Кавун. — На допросе 20 июля 1937 года ваш друг Чайковский признал себя виновным в участии в антисоветском заговоре и в шпионаже в пользу японской разведки. И завербовал его враг народа Тухачевский. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Это дело его, Чайковского, он вправе признаться в изнасиловании английской королевы. Это меня не касается.

— Напрасно, напрасно! — воскликнул Кавун. — Не зря же говорят: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Чайковский показал, что вы являетесь активным участником антисоветской организации и участвовали в разработке программы заговора.

Еще одним обвинением Рокоссовский был сбит с толку и с минуту смотрел на следователя с недоумением.

Кавун сделал вид, что не замечает его удивления, и, приставив руку ко лбу козырьком, приступил к чтению показаний Чайковского.

«Цель заговора — установление диктатуры во главе с Тухачевским. Методы достижения цели: в случае возникновения войны — создание предпосылок для поражения СССР, после чего свалить вину на руководство партии и правительства и устранить их от власти. В мирное время — саботаж и вредительство с целью вызвать недовольство в войсках и среди населения и захватить власть путем мятежа».

— Ну, — произнес Кавун, закончив чтение и указывая пальцем на показания, добавил: — Впоследствии Чайковский от этих показаний отказался. Поэтому следствие изобличило его с помощью показаний других лиц, проходящих по делу о заговоре в войсках Забайкальского военного округа. Было проведено большое количество очных ставок, где Чайковский был окончательно изобличен, хотя своей вины и не признал… Так что… — добавил следователь и с иронией устремил взгляд на Рокоссовского.

— Я вас понял, — с горечью произнес Рокоссовский.

— У меня имеются протоколы этих ставок, — продолжал следователь с недоброй усмешкой, — а также показания лиц, уличивших Чайковского в совершении преступлений. Должен вам сказать, что там фигурирует и ваша фамилия. Я предлагаю ознакомиться с этими документами.

— Мне это совсем неинтересно.

— Вот это уж напрасно. Грязнов и Чайковский показали, что вы с ними на заимке, уединившись в тайге, разрабатывали план заговора по установлению военной диктатуры на Дальнем Востоке.

По лицу Рокоссовского пробежала саркастическая улыбка.

— Вот это уж зря, зря смеетесь, вам и в голову не может прийти, насколько все это серьезно.

— Это очередное вранье, — с невозмутимым видом сказал Рокоссовский. — Да, мы были втроем в тайге, но отводили душу на охоте и рыбалке. Кстати, если вам придется побывать в тех краях, сходите в тайгу, полюбуйтесь ею, не пожалеете. — После этих слов он оживился. — А вообще-то, если они говорили и писали о заговоре, то нельзя ли организовать эту встречу, говоря вашим языком, провести очную ставку? Мне хочется посмотреть Чайковскому и Грязнову в глаза.

— К сожалению, Чайковский умер в читинской тюрьме 22 июня 1938 года от остановки сердца.

— Давайте тогда Грязнова.

— Грязнов расстрелян, — произнес Кавун и, отодвинув в сторону дело, закурил сам и угостил сигаретой Рокоссовского. Жадно затянувшись дымом и посмотрев ему в глаза, он как бы между прочим сказал: — Признание — основа доказательства вины.

Рокоссовский заметил, что впервые за время допросов сквозь маску строгого блюстителя «государственных интересов» проглянуло лицо обыкновенного человека.