Борис Акунин - Вдовий плат (сборник)

– Ты говори попросту, без парусов, – велела Настасья.

– А попросту так. Московские правила нетрудные. Власти не перечь, кланяйся ей чем ниже, тем лучше. Про законы ведай, что они для дураков писаны, и блюди один-единственный: понимай, чего хочет власть – не на словах говорит, а на самом деле хочет, и никогда тому не препонствуй. На Москве дела делать выгодно. Умный человек в сто разных рук копейку совать не будет, а даст гривенку в одну руку, самонужную – и после получит прибытка вдесятеро. Вот и вся наука. Тебе после новгородских хитроумностей ее освоить будет легко.

Григориева выслушала совет внимательно. Согласилась:

– Да, так жить просто. Если у тебя хребет гибкий. Если ты не ногами по земле ходишь, а на брюхе извиваешься.

– Это да. У кого хребет не гнется – здесь сломают.

Смотря на приказчика, Настасья удовлетворенно думала: коли ты так мыслишь, можно от тебя не таиться.

– Снурки сама завяжу, – сказала она служанкам. – Ступайте, девки, отдохните с дороги. Если Захар Попенок уже здесь, пускай войдет.

Остались вдвоем.

– Повернись, Олферий, теперь можно. Отчего не спрашиваешь, для какой надобы я буду встречаться с Иваном?

– Захочешь – скажешь, – кротко молвил Выгодцев. – А не захочешь – мне и знать незачем.

Но глазами помаргивал. Понимал, что и его судьба решается.

– Как это незачем? Ты теперь будешь моя правая рука, считай – мой посол на Москве. Должен всё знать, всё понимать… Про наши новгородские дела тебе известно. Там ныне Железная с Шелковой правят. Пока меня не трогают, стелят мягко, но потом сожрут и косточки обглодают – ясно.

Олферий осторожно заметил:

– Я еще в ноябре подумал, что теперь тебе кроме как к Москве податься некуда. Если решила – правильно делаешь. Настоящая сила – тут.

– Податься не значит поддаться. Я к Ивану не в прислужницы собралась.

Постучали в дверь. Вошел Попенок, поклонился Выгодцеву – тот в ответ согнулся чуть не пополам, не узнал былого помощника. На новой должности Захар стал осанист, пышнобород, толст – будто лет на двадцать постарился.

– Это подвойский великого веча Захар Климентьевич Попенок, – сказала Настасья, и приказчик поклонился снова, теперь уже лбом в пол.

– Захар знает мои замыслы. Вы еще после промеж собой поговорите. Познакомитесь…

Она подмигнула Попенку. Тот поверх склоненной седой головы прежнего начальника оскалился.

– …Если коротко, про самое главное, то мыслю я так. Господину Великому Новгороду нужно быть не с Литвой, а с Москвой. – Григориева с нажимом повторила: – С Москвой , а не под Москвой . Ясно? С Иваном я ныне встречаюсь, чтобы объяснить ему выгоду сего уклада. Ну, задавит он Новгород, сделает еще одной своей вотчиной. Что проку? Будто у Ивана мало других вотчин. Нет, не так нужно. Без свободы захиреет торговля, зачахнут промыслы. Новгород для Руси – дверь в Европу. Эта дверь должна отпираться легко, без скрипа. Я предложу великому князю в новгородские дела не встреваться, наместников московских не сажать, дать нам жить своим обычаем и своей волей, а за это Новгород станет платить в государеву казну по двадцати пяти копеек с каждого прибыточного рубля. И получится это больше, чем Иван собирает со всех своих остальных земель. Так зачем же резать корову, которая дает много молока, а будет давать еще больше?

Выгодцев слушал – мял бороду.

– Что думаешь, Олферий? Услышит меня Иван? – спросила Настасья.

– Услышать-то услышит. Он ухватист… Ты только вот в чем, боярыня, не ошибись. Иван Васильевич любит не деньги. Он любит то, чего можно через деньги достичь. Про это подумай.

За хороший совет Григориева приказчика обняла и поцеловала. Старик от такой чести аж всхлипнул.

Дворцовый слуга, ожидавший Григориеву, был не в багряном кафтане и собою не виден – маленький, неприметный человечек в черном. Не поклонившись, не поздоровавшись, сказал:

– Иди за мной, боярыня. Посох здесь оставь. К государю входят с пустыми руками.

– Может, еще и обыщут? – окрысилась Каменная.

Черный человечек спокойно ответил:

– Надо будет – до пахов ощупают.

Спускать дерзость, да еще слуге, Настасья не привыкла. Стукнула наглеца посохом по хребтине. Тот ойкнул и теперь поклонился.