Борис Акунин - Вдовий плат (сборник)

– Ишь, руки распустил! Поха́бень старый!

Меня, ослепшего, тащат за ворот, швыряют на постель. Я в обмирании, ловлю воздух ртом, а сказать ничего не могу.

Рвет с меня кушак. Зачем?

Выворачивает руки. Пробую оттолкнуть – но она сильная, много сильней меня.

Прикручивает запястье к столбцу. За ним и второе – рушником.

Усаживается на меня сверху, спиной. Привязывает и ноги.

Я уже могу дышать, но не сопротивляюсь. Как это, оказывается, сладко, когда не повелеваешь, а подчиняешься – кому-то сильному, уверенному.

– Делай… Делай со мной что пожелаешь! – бормочу я. – Твоя правда! Негоже нам без венчания беса тешить! Станешь царицею – тогда! …Постой, не слезай с меня! Посиди еще!

Но она уже соскочила на пол, глядит сверху вниз, сердито.

А я лежу перед нею беспомощный, растянутый буквой «херъ», словно святой Андрей на кресте.

Шепчу:

– Все мне рабы, а я буду рабом тебе. Кто бы тебя ни послал… Хочешь – на цепи меня води, как собаку. Хочешь – веревки из меня вей. Хочешь – плетью стегай.

Иринушка смотрит уже без гнева, а будто в сомнении, не зная, что со мною делать. Лоб наморщен, посредине розовеет единящий нас знак.

– Не прикоснусь к тебе больше до венчания, Христом-Богом клянусь! Будешь править вместе со мною – если не всей страной, то сим благословенным Островом! Утром, как рассветет, покажу его тебе: храмы, палаты, сокровища! А желаешь – сама всё обойди, без меня. Как должно хозяйке. Ты будешь у меня жить вольно, не как прежние царицы. Ты ведь мне не только жена, но и сестра! Я – Каин, ты – Каиница, не меньшая меня грешница! Дам тебе свою царскую тамгу – перед нею все люди склонятся, все двери распахнутся, все запоры откроются…

Я не знал, слушает она меня или нет, но здесь в ее лице что-то меняется.

– Какая такая тамга?

– А вон, на малом столе, в ларце.

Тамга – златая пластиница с двуглавым орлом. У кого она в руках – тот изъявляет царскую волю, и никто перечить не смей. Раньше, бывало, я давал тамгу Алексею Басманову, когда он от меня езживал в Москву к боярской Думе. Ныне, редко, вручаю Лукьянычу, если отправляю его к войску или куда-нибудь с карами.

Иринушка берет, рассматривает.

– Покажешь эту дощечку, и все слушаются?

– Все, душа моя! Иначе – лютая казнь. Бери тамгу, будь в Слободе госпожою. Хочешь – иди в мою сокровищницу. Покажи страже тамгу – впустят. Там ожерелья дивные, саженья драгоценные, алмазные перстни. Открой любой сундук, возьми что захочешь!

Наклоняется надо мной. О, сколь прекрасны строгие ее черты!

– Открой уста.

– Поцелуй меня! Царица моя! – умоляю я, повинуясь.

Что это?!

Она сдергивает у меня с головы тафью, комкает, запихивает в рот. Еще и платком поверх привязывает.

Не понимаю. Мычу.

Ирина, подбоченясь, глядит на меня.

– На что ты мне нужен, урод припадочный, жить с тобой, детей тебе рожать? Кого полюблю, тому и рожу. Сыщу себе здорового, ясного, веселого.

Помахивая сверкающей тамгой, идет к двери. У порога оборачивается.

– За дощечку волшебную спасибо. Я с ней за ворота выйду. Мне бы до леса добраться, а там меня не сыщут. Русь большая, лесов много… Лежи, царь. На картинки свои смотри. Скажу охранникам, что ты не велел заходить, а кто ослушается – на кол.

И вышла. И нет никого.

А может, никого и не было. Может, все оно мне примерещилось – прелестное от Диавола видение.

Лежу я в своей хладной опочивальне, на сиротском ложе. То ли сплю, то ли бодрствую. Не могу пошевелиться, не могу молвить слово.

Один аз, бессильный и безгласный перед Господом, Который рек слугам Своим: «Связаше ему руце и нозе, возьмите его и вверзите во тьму кромешную». И вот я ввергнут во тьму кромешную, и бессилен перед судьбой, а все надежды на отраду и любовь – не более чем сатанинская прелесть. Нету мне, Каину, ни утешения, ни пристанища. И поделом мне.

Аминь.