Михаил Казовский - Тайна крепостного художника

Он глубокомысленно закатил глаза:

— Се Рассея, матушка. Правду здесь испокон веку отыскать было невозможно. — Посмотрел на нее печально. — Нет, шучу, конечно. Дело понемногу сдвигается с мертвой точки. Но попробуйте в одночасье изменить вековые устои! Ломка взглядов, ломка жизней! И до справедливости очень далеко.

Сделал шаг на ступеньку вниз, будто нисходя с пьедестала, и сказал чуть проникновеннее:

— Искренне советую: уезжайте из Твери как можно скорее. А иначе безопасность вашу гарантировать не смогу.

— Вы, вице-губернатор?!

Кожухов воздел руки:

— Все под Господом ходим.

— И управы не найти на злодеев?

— На каких злодеев? Этак весь народ пересажать можно. Он сегодня образец добродетели, а потом пошел и зарезал кого-нибудь, а потом снова молится и винится: «Бес попутал!» Все не без греха.

Софья потянула сестру за рукав:

— Ну пойдем, пойдем. Нам и вправду пора уезжать отсюда. — Поклонилась коротко. — Благодарствую, милостивый государь Евгений Алексеевич, за внимание и заботу. Извините, что отвлекли от дел государевых.

Он махнул ладошкой:

— Будет, будет — и ступайте с богом.

Посмотрел им вслед и пробормотал: «Правда правде рознь… И бывает она такая, что уж лучше бы ея и не ведать вовсе».

А Екатерина по дороге на постоялый двор заявила твердо:

— Он, подлец, знает обо всем. Это милюковские происки, я уверена. Разумеется, Николай Петрович сам душеприказчика в петлю не совал — хотя не поручусь, что не сам. Копия-то копией, но нотариус мог бы и без копии разболтать ее содержание. Вот его и повесили.

— Страшная история. У меня аж мурашки по телу бегают.

— Если бы не дети, я бы ни за что не уехала. Растрясла бы это осиное гнездо. Камня бы на камне от него не оставила. Но боюсь за детей. А особенно за Сашатку — он, как сын Сороки, получается тоже в наследниках, и ему это могут не простить…

— Да, но брата и сестру его в Покровской не трогают?

— Потому как они не ищут завещания, никуда не лезут.

Быстро собрались и уже через час находились в вагоне поезда Петербург — Москва, проходящего через Тверь.

Осень 1869 года выдалась прелестная: весь октябрь было еще тепло, небо чистое, дождики недолгие, а зеленщики и фруктовщики зазывали наперебой в свои лавки — персики, виноград, чернослив, гранаты, яблоки и груши лопались от сока, сами просились в рот. После приезда в Москву Вася и Сашатка в первое время часто навещали дом Новосильцевых, а потом началась учеба, и вообще времени не стало. Но скандал, приключившийся с их племянником Юрием, все переменил.

Дело вышло так. 22 октября были именины Сашатки, и Екатерина Владимировна предложила отпраздновать это событие у нее, по-семейному. Мальчики отпросились у Доната Михайловича и в начале третьего пополудни, отутюженные, начищенные, причесанные, с купленным специально в кондитерской тортом, подходили к особняку. Навстречу им выскочил Юрий в распахнутой гимназической шинели. Судя по всему, был он весьма нетрезв. (Позже выяснилось, что его отругал отец за небрежную учебу в лицее, сын ответил грубо и демонстративно хлопнул дверью; а затем, выпив коньяку, вознамерился провести вечер во всех тяжких). Налетев на набилковцев, замер, преградив им дорогу. С вызовом спросил:

— Вы какого лешего здесь торчите?

Вася ответил хладнокровно:

— Мы, во-первых, не торчим, а идем к вашим тетушкам. И потом, не «какого лешего», а по приглашению. У Сашатки сегодня именины.

— Это все равно: именины, не именины… И мои тетки не хозяйки тут, а приживалки. Мы хозяева, мы: я и мой отец. Посему — пошли вон, болваны, чтобы духу вашего в нашем доме не было!

У Антонова налились жилки на висках.

— Вы, пожалуй, не очень тут командуйте, Юрий Александрович. Можем не посмотреть, что вы барич. Вздуем так, что мало не покажется.

Лицеист выкатил глаза:

— Как ты смеешь, хам? Грязный оборванец. Я тебя в полицию отведу, и пойдешь по этапу до Сахалина. Прочь пошел, я сказал, а не то узнаешь.

Тут Сашатка попытался разрядить обстановку:

— Хорошо, хорошо, ссориться не станем. Вася, коли нас не желают видеть, можем и уйти. Как-нибудь заглянем потом.

Но его приятель не согласился:

— Чтобы уступить этому засранцу? Никогда.

— Как ты меня назвал? — вспыхнул Юра.

— Да как слышал.

— Повтори.

— Он еще и глухой, выходит.

— Я сказал: повтори.

— А, понравилось? Повторяю: вы засранец и шиш.

— Кто шиш? Я — шиш?