Олег Фурсин - Барнаша

— Раввуни [106], не стоит раздражать их, нас мало, а их — толпа! — говорил один.

— Учитель мой, эти люди недостойны Твоего внимания, уйдём! — бормотал другой, хватая предводителя за рукав. Но тот, казалось, ничего не видел и не слышал, повторяя одно: «И это — в доме Отца моего! И это — в Храме Господнем!»

Он резко вывернулся из рук своих спутников и вернулся во Двор язычников. Здесь некий Бава Бен-Бута держал целое стадо овец и волов, предназначенных на продажу и последующее жертвоприношение. Веревки валялись во множестве на земле, и Симон увидел, как Иисус, а это был именно он, скручивает веревки, наподобие длинного бича. Через несколько мгновений бич взвился над головой его, и с криком: «Вон отсюда! Вон из Храма Отца моего!» он бросился разгонять жертвенных животных.

Симон с восторгом смотрел на Иисуса, лицо которого пылало неудержимым негодованием. А между тем действия его вызвали немалое смятение. Шарахнувшиеся от него в испуге волы налетали на ханийоты [107]лавочников и меняльные лари ростовщиков, испуганно вскрикивали люди, уклоняясь от бегущих животных, звенели монеты, блеяли овцы. В общую неразбериху внесли свою лепту и ученики Иисуса, они стали опрокидывать ещё устоявшие в этом погроме столы менял, рассыпая кучки тщательно разложенных монет, их тщётно пытались остановить. Невыносимый шум, грохот, ругань, столпотворение — и в центре всего этого Иисус!

«Вот Он, человек, которого я ждал столько лет! Вот кому суждено превратить в пепелище дома богатеев, выставить римлян из нашего дома, дать нам свободу!»

Итог происшествия был печален для постоянных обитателей площади. Жертвенные животные разбежались, лишь вдалеке за оградой Храма слышалось жалобное блеянье овец да мычание волов. На площади перед Храмом в пыли менялы отыскивали свои монеты, переругиваясь друг с другом и с покупателями, которые не успели получить своё серебро, лавочники пытались отряхнуть от грязи и пыли всё то, что не было поломано и испорчено окончательно.

Сумасшедший порыв Иисуса угас. Он стоял в центре площади, опустив бич, не глядя по сторонам. Голова его была опущена. Медленно, словно боясь чего-то, стали подбираться к нему пострадавшие люди. В толпе их раздавались уже крики: «Кто он такой? Кто нам заплатит за всё это? Держите его, надо разбираться, пусть платит нам за погром, люди, что же это такое!»

Медленно, очень медленно поднял он голову. И сказал этой ропщущей, взволнованной толпе с торжественным укором: «Дом Отца моего не делайте домом торговли» [108]. Потом повернулся к клеткам с голубями, голуби всегда были жертвами бедняков и неимущих, они уцелели в общей давке потому, что продавцы их были куда скромней и стояли в сторонке. Но и им строго сказал Иисус:

— Возьмите это отсюда.

И, повернувшись лицом к башням Храма, добавил громко, чтоб слышали все вокруг:

— Я пришёл отменить жертвоприношения; если вы не оставите жертвоприношения, гнев Божий не оставит вас [109].

Почему они послушались его? Почему никто не посмел осудить его, даже появившиеся левиты и книжники, а стали спрашивать лишь знамения в доказательство того, что он имел право поступить так? Почему любой другой был бы растоптан и смят ими за подобное прегрешение, а ему никто не посмел сделать зла?

Симон знал точно: в ту минуту, когда Иисус с сожалением взглянул на них на всех, и сказал: «Разрушьте Храм сей, и я за три дня воздвигну его» [110], — они поверили. Поверили так же безоглядно и безоговорочно, как и он сам, что перед ними истинный сын Божий, Мессия. Виновная совесть подсказала им, как неправы они и как велик Он в своем порыве благочестивого, святого негодования против их алчности и низости. В тот день стал Симон учеником Иисуса.

Достигнув возраста не менее тридцати лет, обретя определенный жизненный опыт, умный человек во многом, если не во всём, начинает сомневаться. Впрочем, если делать допущения, обходить неясности и недомолвки, а тем более — научиться закрывать глаза на явные противоречия, то…

Словом, если верить Талмуду, то правительственную коллегию, а иерусалимский Синедрион наследовал её власть, учредил Моисей во время странствований по пустыне. Вечно недовольный чем-нибудь народ стал высказывать неудовольствие тем, что за всё время странствований лишён мясной пищи. Удручённый ропотом народа, Моисей, в свою очередь, воззвал к Богу: «Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжёл для меня» [111]. В ответ на это Господь сказал Моисею: «Собери Мне семьдесят мужей из старейшин Израилевых, которых ты знаешь, что они старейшины и надзиратели его, и возьми их к скинии собрания, чтобы они стали с тобою; Я сойду и возьму от Духа, который на тебе, и возложу на них, чтобы они несли с тобою бремя народа, а не один ты носил» [112]. Моисей исполнил повеление Господа, собрал семьдесят старейшин и поставил их перед скинией [113]. И сошёл Господь в облаке, и говорил с ним, и взял от Духа, который на нём, и дал семидесяти мужам-старейшинам. По Талмуду, это и есть торжественное учреждение Синедриона самим Богом.