Олег Фурсин - Барнаша

Ормус был воспитан великой религией, одной из первых, глубинных, восходящих к детству человечества. Его религии с её тысячелетним опытом предстояло стать основой для множества других, пришедших много позже. Он знал силу воздействия на человека храмов, религиозных церемоний, таинств. Он постиг самую суть людей, бывших слугами богов, неважно при этом, как их называли — жрецами, левитами, священниками… Он был убеждён, что неизбежны в храмах, помимо их размеров, другие особенности. Подземелья, переходы, потайные комнаты и прочие секреты. Они предназначены для сокрытия сокровищ, собранных на протяжении столетий, порой тысячелетий, для укрытия от врагов, пытающихся этими сокровищами овладеть, для спасения жизней, чаще слуг господних, но, справедливости ради, надо сказать, иногда и других, не менее ценных жизней. Для тайных встреч, не предназначенных для посторонних ушей переговоров. Наконец, для самого важного, необходимого дела, без которого религия не может возрождаться в душах и продлеваться — для производства чудес. Они не были нужны самому Ормусу для ощущения присутствия Бога — его религиозное чувство зиждилось на другом, более высоком принципе. Но он признавал полезность чудес для убеждения иных, проще устроенных человеческих особей. Огонь, вспыхивающий сам по себе, без очевидного вмешательства человеческих рук, заплакавшая статуя бога, ладья Амона, повернувшая вспять, от одного претендента на престол к другому…

Сегодня у Ормуса была назначена важная встреча, встреча лицом к лицу с Хананом. Впрочем, сам первосвященник об этом ещё не догадывался.

Более двух лет назад, сразу после покушения на него людей Ханана, Ормус стал искать входы в лабиринты, расположенные под Храмом. Долина царей и цариц всё ещё жила в его памяти, больше того — в его крови. Её наука не пропала даром, и Ормус нашёл довольно просто сначала один из нескольких входов в подземелья Храма, затем — другие. Он не зажигал факелов, не делал пометок на стенах или на полу. Он счёл это ниже своего достоинства. Ормус наслаждался игрой, в которой равных ему не было. Он брал с собой моток веревки, и, двигаясь по лабиринту, связывал её в узлы. Человеку посвященному сотканная им странная пряжа без слов рассказала бы, куда следует идти, на какое расстояние, где необходимо свернуть. Так был составлен план лабиринта. Вскоре без особого напряжения Ормус мог передвигаться по подземной части города и Храма.

Ему доставляло удовольствие пугать жрецов и левитов зловещими звуками из-за угла. Возникать на пути призраком. Не один верный слуга Господа в ужасе бросался от него по коридорам. Он знал, что положил начало легенде, позорящей учение саддукеев, не признававших загробного мира и жизни после смерти. Легенде о призраке Ирода Великого, вложившего в строительство Храма всю душу и немало денег. При жизни царь не мог побродить по выстроенному им великолепному зданию. Теперь он мстил потомкам верных господних слуг. Ормус похихикивал над громким, но лицемерным возмущением Ханана подобными выдумками. Он готовился предстать перед Хананом сам. Он мечтал встретиться лицом к лицу с ужасом Ханана.

Хотя последнее обстоятельство вызывало некоторое сомнение. Ещё в Александрии Ормуса предупреждали — его ждёт достойный соперник. Ханан — человек, обладающий смертельной хваткой зухоса, его напугать сложно. Ормус же предполагал — как многие жестокие люди, первосвященник очень суеверен, этим стоит воспользоваться. Он более суеверен, нежели верит в Бога. Услужливый рассудок жестокого всегда найдёт оправдание для истребления врага или причинения зла. А это означает — найдёт повод для вызова Сатаны. И будет защищаться от того же Сатаны — заговорами, амулетами, магией. Суеверие, пришедшее к нам из глубины веков, из времени, когда ещё не было даже зачатков религии, когда первобытная магия заменяла веру, осталось с нами навсегда. Там, где вера неглубока, пышным цветом расцветает суеверие.

Накануне отъезда из Иерусалима Ормус не выдержал — он заглянул в Храм. Насладиться ужасом Ханана.

Он застал первосвященника в Святом Святых Храма. Забавно, что старик без конца нарушает запреты, столь обязательные для остальных. Пожалуй, он уже вряд ли откажется до самой смерти от привычки возвышаться надо всеми, пусть даже таким неправедным образом, это — источник молодости и здоровья для него. Не будь у него этой возможности, он умер бы от осознания своего ничтожества. Здесь, в запретном месте, первосвященник обретает покой, а также проникается несуществующей значимостью.