Олег Фурсин - Понтий Пилат

Пилат хмыкнул, услышав слова жреца. Мириам тяжело вздохнула, и поникла головой, уразумев всё, что будет предложено далее. Не всё, она ошибалась, и ей ещё предстояло узнать больше. Иосиф качал головой, не одобряя. Ормус видел всё это, но не смущался.

Пилат потянул краешек одеяла на себя, поскольку, на его взгляд, жреца в этом разговоре становилось неоправданно много. Он даже вырос, что ли, возвышаясь над всеми ними, подавляя всех своим ростом и внутренней силой. Допускать этого не приходилось. Не жрец, а он, прокуратор, будет решать за всех этих людей, не сомневайтесь!

— Я счёл, что мысль жреца не лишена смысла. — Взгляд Понтия Пилата сосредоточился на Иисусе. — Пусть я не великий знаток верований. В таких случаях у нас в Риме призывают понтифика [79]. Итак, я призвал понтифика, и он дал мне совет. Мы оживим кого-либо твоими руками, Иисус. Сделано это будет безупречно. Ормус это обещает. Мне нужно получить твоё согласие.

Иисус не размышлял. Он ответил решительно:

— Нет. Я не способен на обман. Отцу моему Небесному я не солгу, как не солгу и моему народу. Это — грех, нет. Никогда.

Пилат перевёл взор на Марию. Женщина не выглядела напуганной. Смотрела она лишь на мужа, и светилась гордостью за него. И без того красива, несомненно, но сейчас просто завидно хороша, согреваемая своей любовью. Пилат почувствовал сожаление. Ему сказали, что она беременна. А ведь придётся на её глазах усмирять столь любимого ею мужа, и значит, использовать её. Она здесь именно для этого, а для чего же? Если это любовь, а это любовь очевидная, то чем ещё можно сломить упрямца, дающего столь быстрые и глупые ответы всесильному посланцу Рима в Иудее. Иосиф недоволен, но на сей раз помочь ему Пилат не в силах. Дело должно быть сделано. Но поневоле, увлечённый её чувственной, проникающей в сердце красотой, — он всегда был поклонником женщин! — Пилат привнёс в свой голос сочувствие и ласку.

— В Риме говорят так: «Везде мужи управляют мужами, а мы, которые управляем всеми мужами, находимся под управлением наших жён». — Пилат произнёс всю тираду по-латыни, и подождал, пока переведёт Иосиф. Она была бы трудна для него на их языке, и он предпочёл помощь. Зато потом сказал сам, сбиваясь, глядя на неё, свою гостью, с интересом:

— Что скажешь ты, женщина? Не говори мне «нет». Это слово в устах женщины звучит так горько…

Вместо «жестоко» он употребил «горько», тем самым намекнув на горечь в её собственном имени. Может, просто ошибся, но не похоже!

Мириам вздрогнула, почувствовав пусть лёгкую, но насмешку. Гордый взмах головы, освободившиеся от пут, рассыпавшиеся по плечам роскошные волосы — столь излюбленный в давнюю пору жест, многих мужчин бросавший к её ногам, царственный взор впридачу! Взгляд в его зрачки, блеск в собственных, широко раскрытых… Что ещё можно было противопоставить римлянину, говорившему с ней так, словно здесь и не было её мужа? Прошлое имело власть над нею, и даже Иисус не мог его стереть.

— Я отвечу всё то же «нет», ведь мы не в Риме. И я не должна решать за мужа.

— Если не решать за мужа, то он, конечно, решит всё сам. Но только ответ придётся держать обоим.

Пилат задумался. Все хранили молчание. В это молчание уложилось время, пока на стол подавали бисквиты и фрукты. В белоснежный кратер [80]рабы налили искрящееся красным вино, и хозяин собственноручно разбавил его водой в нужном соотношении. Улыбаясь гостям, в беседку вошёл Ант. Что-то прошептал, склоняясь к уху хозяина. Пилат перевёл взгляд на жреца, кивнул головой. Тот поднялся, и вышел куда-то, сопровождаемый Антом. Прокуратор вновь улёгся на ложе, сосредоточился.

— Иосиф, придётся тебе поработать. Мне трудно думать на чужом языке, а сказать я хочу многое.

Иосиф напрягся, понимая, что прокуратор предложит своё решение вопроса, на который был дан двойной отрицательный ответ. Он знал римлянина достаточно хорошо, чтобы понимать — Понтия Пилата отказ не устроит. Успел мысленно поблагодарить Господа за выбор Иисусом женщины. Другая, живущая на женской половине дома, привыкшая к молчанию и покорности, уже сейчас была бы ни жива, ни мертва. Мариам справится, и она сохранит ребенка. Никто, кроме неё… Поистине, брак — дело лишь двоих, да Бога, и хорошо они сделали, не воспрепятствовав этой любви. Не каждая могла бы быть Его подругой.

Медленно, словно размышляя вслух, заговорил Пилат:

— Рим — загадка для вас не меньшая, чем для меня — ваша страна, иудеи. Мы с вами, а также Ормус, чья страна ещё более загадочна, пошли по безмерно трудному пути. Объединить страны можно завоеванием, но вот, мы завоевали вас, и властвуем, но что же, нас можно ли назвать единым целым? Что общего между мной и тобой, врачеватель, кроме того, что я волен обречь тебя на смерть?