Олег Фурсин - Понтий Пилат

То, что довелось пережить Иисусу в Кесарии, оставило неизгладимый след в душе. Город оказался странно похож на того, кто его строил. Восхищение и отвращение вызвала в Иисусе Кесария. Он нашел в Кесарии девять мер красоты, а десятая… Десятая красоту погубила.

Приглашение, переданное от лица прокуратора Иосифом, само по себе было странным. Идти в Кесарию с женой, и предстать перед лицом префекта и жреца в назначенный день. Что потрясло, так это требование непременного присутствия Мариам. Зачем? Быть может, принято в Риме, чтобы жена была рядом с мужем всегда. Но его женщина, его Мариам? Возлежать за столом с мужчинами, с чужестранцами, быть рассматриваемой и изучаемой ими, быть может, оскорбляемой их тайными помыслами. Но даже это не столь важно. Когда помыслы его жены чисты, то что ей за дело до нечистых помыслов мужчин? Каждый из тех, кто возьмёт на душу подобный грех, будет отвечать за него сам. Если бы не страх за неё, он даже был бы способен улыбнуться, вспомнив, как быстро нашла она выход там, во время их первой встречи на берегу, и как мало её испугало присутствие множества мужчин. Нет, Мириам не назовёшь робкой и пугливой, она привыкла царствовать, покорять. Она несёт себя по жизни гордо, головка её всегда приподнята, и глаза она редко опускает, хотя старается, с тех пор, как стала его женой. Трудно обидеть столь уверенную в себе женщину. Всё ничего, если бы не то обстоятельство, что она тяжела. Господь благословил их брак, как она об этом мечтала. Переносила она начало беременности неплохо, её не тошнило, не было слабости. Но настроение женщины беспокоило. Теперь она часто плакала, была в постоянной тревоге за него, Иисуса, и, говоря по совести, у неё были причины для беспокойства. Что задумали римляне? А если её всё же напугают, и нанесут этим вред ребенку?

— Дядя, но Мириам понесла от меня, и это ли не причина для отказа? Мы ныне живём во времена неправды и гонений, но и для римлян, наверное, важно, чтобы мать была счастлива и блаженна с младенцем. И для них это свято?!

— Я буду там с вами, Йэшуа. Это я знаю верно, а так же и то, что не позволю обидеть её. Плохого ей не будет. Всё остальное в руке Господа. Она должна быть там, так было сказано. Это повеление я не могу оспорить.

Вопреки его сомнениям, Мириам приняла известие об отъезде с радостью.

— Рядом с тобой ничего плохого со мной и ребенком случиться не может, — уверенно заявила она. А в Кесарии я ещё не бывала. Мать должна видеть много красивого, чтобы будущий ребенок её был красив. Говорят, Кесария — прекрасна! Она не такая тесная, как наши города с их небольшими улочками, которые прокладываются по наиболее вытоптанному народом месту. Там есть простор, там легко дышится. Белокаменный город, синее море, свобода — я хочу увидеть Кесарию! О, пожалуйста, возьми меня с собой!

Как будто он мог отказаться… Но беспокоить её подобными соображениями не стоило в любом случае. И потом, он искренне восхищался открытостью своей жены окружающему миру. Ей было интересно всё, и всё она хотела познать, прочувствовать, понять. Это сближало их. Долго он жил на свете без неё, и гораздо меньше — с нею. Но уже до встречи обнаружил пустоту, которую не могли заполнить ни другие люди, ни события его жизни. А теперь, если любимая была далеко от него, пустота эта расширялась с угрожающей быстротой. Последняя лишала его не смысла жизни, нет, ибо смыслом его жизни было и другое. Он обрёл Господа. «И взыщете меня и найдёте, если взыщете меня всем сердцем вашим» [71]. Но вырастающий в сердце провал лишал жизнь её красоты. Греки бы сказали — и гармонии. Но ведь это, в сущности, одно и то же…

Её устроили на повозке, со всеми предосторожностями. А он, вечный странник, чаще шёл, нежели ехал, рядом, пользуясь возможностью поразмышлять. Он знал, что подобный вызов римлянина ничем приятным обусловлен быть не может. И он готовил своё сердце, созерцая красоту женщины. Готовил ум, пытая его размышлениями. И, сколько бы они ни ехали, и сколько бы ни шли, в один из дней они достигли Кесарии.

Дворец Ирода, ныне территория прокуратора Рима, располагался в южной части города, на отвесной, выдающейся в море скале. С трёх сторон омывали здание пенящиеся морские волны. Неумолчный их шёпот баюкал ночами человека, чья воля не давала уснуть тысячам других людей в Иудее. Белому цвету стен, довлеющему надо всеми другими красками, лазоревый оттенок придавали цвета неба и моря, и это напомнило Иисусу гладь молитвенного покрывала — талеса. Пурпур заката вечерами вкупе с белизной и лазурью — разве эти дивные краски не были цветом Божественного творения? И этот тройной праздник насыщения для глаз повторялся в Кесарии по воле Ирода-строителя везде, на каждом шагу. А ещё радовала свежая зелень дерев повсюду, множества кустарников. Благоухание цветущих растений, напоивших воздух чудным ароматом. Кесария парила в прозрачном воздухе, плыла по морю и зелени садов. Мария была очарована совершенно.