Виктор Вальд - Палач

– Это ты… – не то спросил, не то сам себе сказал Венцель Марцел, внимательно всмотревшись в своего спасителя.

Тот коротко кивнул и бросил Эльве ее одежду. Затем он вытащил короткий нож и освободил руки бюргермейстера со словами:

– Мне нужно спешить. Этой ночью я загнал своего коня.

– Бери одного из моих, – со всей искренностью предложил Венцель Марцел.

– До Мюнстера уже близко. А с конного снимают въездной налог.

– Что за нужда заставляет так спешить?

– Мне нужно побывать в подземелье Правды. Но даст ли согласие епископ?

– Отец попросит его об этом. – Несмотря на дрожь во всем теле, Эльва смогла быстро одеться, и теперь другие слезы, слезы благодарности, тихо струились по ее милым щечкам.

Венцель Марцел неуверенно посмотрел на девушку. Та всхлипнула и добавила:

– Ты должен помочь человеку, который дважды спас твою дочь.

Бюргермейстер, еще не совсем понимая, о чем она говорит, неуверенно пробормотал:

– Человеку… Наверное, да. Но он палач… – И, увидев глаза Эльвы, наполненные до краев умоляющей просьбой, спросил у своего спасителя:

– Ты желаешь быть палачом подземелья Правды?

– Теперь я свободный человек, – тихо произнес тот и, сглотнув то ли слюну, то ли боль, добавил:

– Но хочу себя спасти.

С этими словами он откинул плащ с левой руки. Тугие окровавленные бинты охватывали ее до локтя и сочились гноем…

– Что там с Верметом? – спросила Эльва, приоткрыв занавеску окошка повозки.

Венцель Марцел посмотрел на облокотившегося на колесо стражника и нехотя ответил:

– Наш спаситель обломил стрелу, но сказал, что вынуть ее руками не сможет. Он умрет. Я верно понял?

Стоящий рядом с бюргермейстером мужчина кивнул.

– Чтобы он выжил, мне нужно то, о чем я хочу попросить епископа.

– Ладно. Пойдем.

Повозку пришлось оставить у ворот епископского замка. Да и сюда они добрались с большим трудом. Улицы Мюнстера на подъезде к замку были заставлены множеством таких же повозок, а во дворе замка было не протолкнуться.

Бюргермейстер понимающе улыбнулся и велел:

– Иди впереди. Только открой голову. Думаю, тебя тут не забыли.

Мужчина нехотя стянул капюшон и решительно надавил на толпу. Люди уже готовы были осадить наглеца, но ругательства, едва не сорвавшиеся с языка, так и не прозвучали, а оружие не было использовано. Побледнев, они отшатнулись, а затем, напирая спинами, попятились на несколько шагов. Воины, селяне, горожане и даже благородные господа, повернув головы и увидев палача подземелья Правды, поспешили сделать то же самое. Они дали ему дорогу даже с большей поспешностью, чем прокаженному. И самому сатане.

Стоявшая на ступенях стража, как и все, в полном молчании расступилась, не желая даже древками копий остановить этого человека. Идущий по пятам за бывшим епископским палачом Венцель Марцел почувствовал внутреннюю дрожь. Перед ним никто и никогда не расступался с таким необъяснимым страхом и беспокойством. Да и вряд ли нечто подобное когда-нибудь случится. Толпа, дающая дорогу Папе Римскому, императору, или королю, делает это с совсем другими чувствами. И не с такой поспешностью, животным страхом и, наверное, даже с почтением, как к этому необычному человеку. Ведь каждый из толпы, даже по воле величайших правителей оказавшись в руках палача, будет испытывать перед ним страх намного более ужасный, чем перед теми, кто послал их на муки.

Бюргермейстер, почувствовавший на себе множество любопытных взглядов, готов был даже остановиться и отдать этому внушающему ужас человеку какое-либо приказание. И все потому, что в этот миг ему хотелось быть причастным к такому непростому людскому вниманию. Пересилив себя, Венцель Марцел тайком перекрестился и, оказавшись в переходах замка, пошел рядом с палачом.

Здесь уже были другие люди. Приближенные к власти священнослужители не препятствовали вошедшим, но при этом смотрели на них как на гостей, вернее, на тех, кем они и были – просителями.

Узнав, что епископ сегодня принимает, но принимает в своей спальне, бюргермейстер с огромным огорчением, которое он, конечно, скрыл, расстался с несколькими золотыми монетами и довольно скоро оказался у огромной кровати с тяжелым балдахином из итальянской ткани.

Красные портьеры в тусклом мерцании всего десятка сальных свечей напоминали затухающий костер, от веселых огоньков которого скоро не останется даже жара.