Томас Кенилли - Список Шиндлера

Наконец Шиндлер сполз с седла и, сделав несколько шагов, опустился на колени, обнимая ствол сосны. Он с трудом подавил желание избавиться от съеденного им прекрасного завтрака, ибо его бедное тело отказывалось принять весь тот ужас, свидетелем которого он стал.

Убийцы были полностью лишены стыда перед тем, что творили, – мужчины, рожденные от женщины и писавшие письма своим домашним (о чем, интересно, в них шла речь?), – но это было еще не самое худшее из того, что предстало глазам Шиндлера. Он знал прежде и убедился теперь еще раз, что такие понятия, как стыд, эсэсовцам совершенно чужды, потому что охранник, замыкавший колонну, не испытывал ровно никакой необходимости уберечь девочку в красном от лицезрения этих сцен. И хуже всего, что такое поведение было им предписано свыше, имело официальную санкцию. И никто больше не мог найти им оправдания – ни в размышлениях о высокой немецкой культуре, ни в убежденности, что приказы, отдаваемые вождями нации, снимают с них ответственность, освобождают от долга покинуть свои ухоженные садики, оторваться от окон своих кабинетов и, выйдя на улицы, хотя бы стать свидетелями всего происходящего на мостовых Кракова. Сцены на Кракузе, представшие глазам Оскара, убедили его, что политика его правительства не может быть объяснена случайными, временными ошибками и искажениями. Оскар не сомневался, что люди из СС добросовестно выполняли приказы своего начальства, иначе их коллега, замыкавший колонну, не позволил бы девочке увидеть все это.

Позже, днем, приняв хорошую дозу бренди, Оскар полностью осознал страшную правду. Существование таких очевидцев, как девочка в красном, допускалось лишь потому, что немцы не сомневались – все свидетели исчезнут без следа.

На углу плаца Згоды стояла аптека Тадеуша Панкевича, выдержанная в старом стиле. Фарфоровые амфоры с написанными на них латынью названиями древних снадобий и несколько сотен изящных полированных ящичков давали обитателям Подгоже представление о сложности фармакопеи. Магистру Панкевичу было позволено остаться в своей квартире над аптекой – с разрешения властей и по просьбе врачей клиники гетто. Он был единственным поляком, которому было разрешено пребывание в стенах гетто. Это был тихий, спокойный человек сорока с лишним лет, и весь круг его интересов ограничивался сугубо интеллектуальными проблемами. Постоянными гостями Панкевича были польский импрессионист Абрам Нейман, композитор Мордка Гебиртиг, философ Лерн Стейнберг, ученый и мыслитель доктор Раппопорт – все они часто посещали дом Панкевича. Дом служил также связующим звеном, почтовым ящиком для информации и посланий, которыми обменивались Еврейская боевая организация (ЕБО) и Польская народная армия. Молодой Долек Лебескинд, а также Шимон и Густа Дрангеры, организаторы Краковского отделения ЕБО, временами звонили сюда, но случалось это редко, от случая к случаю. Важно было не вовлекать Тадеуша в их дела, что – не в пример полицейским юденрата, сотрудничавшим с ними, – вызывало у него яростные и недвусмысленные возражения.

В те первые дни июня площадь перед аптекой Панкевича превратилась в сортировочный двор. «Место скорби» – так потом Панкевич неизменно называл эту площадь. Как бы люди ни старались забиться в середину, их в конце концов вытаскивали и, рассортировав по ранжиру, приказывали оставить багаж на месте: «Нет-нет, вам его потом пришлют!» У слепой стены вдоль западной площади тех, кто пытался сопротивляться, и тех, у кого находили в карманах поддельные арийские документы, расстреливали безо всяких объяснений или оправданий перед людьми, сгрудившимися в центре. Оглушительный грохот выстрелов обрывал разговоры и уничтожал последние иллюзии.

И при этом, несмотря на стоны и плач родственников жертв рядом, остальные – потрясенные или отчаянно занятые мыслью, как бы остаться в живых, – казалось, не обращали особого внимания на горы трупов. Как только команда грузчиков-евреев погрузила мертвецов на подъехавшие грузовики, оставшиеся на площади сразу же завели разговоры о том, что их ждет в будущем. И Панкевич слышал от евреев слова, которые весь день раздавались из уст эсэсовцев: «Заверяю вас, мадам, что нас отправят работать. Неужели вы считаете, что нас хотят уничтожить?» И на лицах женщин ясно читалось отчаянное желание верить в эти слова.

Эсэсовцы, не занятые расстрелами у стены, прохаживались в толпе, советуя людям, как лучше крепить ярлычки на чемоданы.