Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

В ожидании натурщиков он энергично мерил шагами пространство мастерской, чтобы избавиться от почти болезненной нервозности – иначе за мольбертом у него задрожала бы рука. Оставив в мастерской поваренка, протирающего краски через тонкую мешковину, художник вышел на улицу прямо в запачканной блузе, миновал Кастильскую таверну и повернул в сад, где рыцари упражнялись в фехтовании.

На крепостной стене замка, за гаванью, развевался штандарт ордена. Белый крест на красном фоне. Не здесь ли Мартелли вцепился зубами в шею турка?

Сильный ветер, казалось, смазал цвета флага: четкие линии исчезли. «Если бы я писал его, то передал бы движение, смену событий – то есть саму жизнь». Форма флага слишком быстро меняется под напором морского бриза, стало быть, требуются менее точные мазки. Не успеешь различить крест на штандарте, а он уже расплылся, задрожал, словно отражение на поверхности воды.

«Перегрыз глотку – вместо того чтобы щегольнуть искусством фехтовальщика.» Мартелли рассказал о драке без прикрас. Караваджо широко улыбнулся. В новой картине он не станет рисоваться. Каждый, кто увидит ее, попадет прямо на место казни, творящейся у него на глазах. Да, это будет прямой удар.

Караваджо чуть ли не бегом миновал собор Богоматери Победоносной и скрылся в Итальянском подворье. Он уже так четко видел расположение фигур с левой стороны полотна, что чуть ли не мазки мог пересчитать. Кто-то вошел в мастерскую за его спиной – но художник даже не обернулся, поглощенный сценой, которую ему предстояло написать.

– Кто тут будет Иоанн Креститель? – дьякон де Понте сбросил плащ.

Поваренок отложил желтую охру, которую тщательно просеивал.

– Маэстро Микеле говорит, что я.

Де Понте выхватил нож и провел рукой по шраму, что белой дорожкой пролегал у него в бороде.

– Так поди же сюда, я тебе голову отрежу! – он хлопнул испуганного паренька по спине и расхохотался. – Ну ладно, не бойся, сынок. С меня он будет писать палача.

Мальчик юркнул в свой угол и снова взялся за краску.

Две женщины, трое мужчин. Де Понте – палач, сицилийский рыцарь Джакомо – тюремщик. Поваренок – святой, а его сестра – Саломея, принимающая голову Крестителя на блюдо. Испуганную женщину на заднем плане изображала их мать. И все переминались с ноги на ногу – с непривычки стоять не двигаясь, как того требовал Караваджо. Напрасно художник внушал им, что они должны расслабиться и стоять естественно; их вид радости не доставлял. Мальчик закатил глаза, как мученик на бездарной картине в галерее инквизитора. Старуха воздевала руки, моля Бога о милости, словно играла в старомодной нравоучительной мистерии.

– Начнем с самого начала, – подошел к ним Караваджо. – А пока можете отдохнуть.

Они выпрямились и встряхнули затекшими руками.

– Попробуем разыграть казнь святого. Сначала пришли Саломея со служанкой.

Он прошел с ними всю сцену. Тюремщик зачитал смертный приговор. Палач бросил святого на колени, взмахнул мечом, рассек шею, затем наклонился, чтобы отсечь голову кинжалом. Саломея нагнулась, подставляя блюдо.

– Еще раз, – Караваджо заставил их трижды повторить сцену, давая точные указания. Он хотел, чтобы они почувствовали себя подлинными участниками события. – Все это происходит прямо здесь. Никем не прикидывайтесь. И не пытайтесь вести себя, как написано в Библии. Просто будьте этими людьми.

Спас положение де Понте: он сразу понял, что от него требуется, и саданул по шее Крестителя. Караваджо задумался: может, стоит запечатлеть именно это состояние – удовольствие палача от убийства? Но затем в суровых чертах де Понте вдруг проступило нечто похожее на сожаление. «Нет, – решил Микеле, – вот его я и напишу. Когда я вспоминаю, как убил Рануччо, меня переполняют не убежденность в своей правоте и не злость, а вина и сожаление. То, что я впервые испытал, увидев устремленные на меня глаза умирающего. Прощаясь с жизнью, он избавился от всех чудовищных уродств мира. И передал их мне».

Караваджо еще трижды разыграл с натурщиками сцену казни, каждый раз укорачивая ее.

– Тебе отрезают голову, – сказал он поваренку. – Твоя последняя мысль?

– Грядет Мессия?

– Нет-нет, не мысль Иоанна Крестителя, а твоя. Тебя зверски убили в тюрьме. Последнее, что ты видишь, – земляной пол.

Он увидел на лице юноши страдание, затем смирение. То, что надо для картины. На него нахлынул стыд за давнее убийство. От предвкушения художник задрожал всем телом и крикнул: