Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

— Но тогда паки вопрошу, почто фрягам занадобился Митяй? — вмешивается Федор Симоновский.

— Не ведаю! — возражает Леонтий. — Чую некую незримую пакость. Ведь и Мамая противу нас наущают они ж!

— Но и владыко Дионисий, — подал голос Стефан, — упрямо зовет на битву с татарами!

— Ежели Мамай с фрягами поведет татар противу Руси, я тоже призову народ к ратному спору с Ордой! — сурово говорит Сергий, глядя в огонь.

— …Ежели бы Мамай имел Джанибекову мудрость, никакого спору не было бы, — думает вслух Федор Симоновский, — Русь и Орда надобны друг другу!

— Мамай враг Чингисидов. Его род, Кыят-Юркин, уже двести лет враждует с родом Чингиса. Это выяснил покойный владыка, — поясняет Леонтий. — Быть может, истинная Орда там, за Волгой, а Мамай — продолжатель Ногая, при котором русичи резались друг с другом, не зная, к кому примкнуть… За Волгою — Тохтамыш! А за Тохтамышем — Тимур! И я не ведаю, какая судьба постигнет Русь, ежели все эти силы придут в совокупное движение!

— Тохтамыш — враг Мамая! — отвечает Федор. — Они не помирятся никогда. А вот союза Мамая с Литвой ожидать мочно. Великая замятия окончилась в Орде. Мамай осильнел. Нижегородская рать погибла на Пьяне, и сам владыка Дионисий не подымет сейчас Суздальскую Русь на бой!

Федор оборачивает требовательный взор к своему наставнику, но Сергий молчит и только чуть кивает каким-то своим думам. Худое "лесное" лицо его, с густою шапкой волос, заплетенных в косицу, и долгою тянутой бородой, к которой ни разу в жизни не прикасалось никакое постризало, задумчиво-скорбно, завораживающий нездешний взгляд устремлен к извивам печного пламени. По челу радонежского игумена бродят сполохи огня, и кажется, что он улыбается чему-то тайному.

Федор, прихмуряя брови, говорит о Литве, о том, что это молодой, полный сил народ, о том, что Литва остановила немцев, что литовские князья захватили без боя земли Галича и Волыни, поделив их ныне с Венгрией и поляками. Что Полоцкая, Туровская, Пинская, Киевская Русь, Подолия, Чернигов, многие северские и смоленские земли уже попали под власть Литвы. Что и в Греческой патриархии не прекращаются речи о том, что истинным господином народа россов является великий князь литовский, и сам Ольгерд в переговорах с германским императором именовал себя непременно князем Литвы и всех руссов.

— Отче! — подымает он требовательный взгляд на игумена Сергия. — Веси ли ты сон свой давний, яко литвины проломили стену церкви Божией, намеря вторгнутися в наш монастырь. Как можем мы верить Киприану?

Сергий теперь уже явно улыбается. Это не сполохи огня, это мудрая, издалека, улыбка всеведения, столь пугающего неофитов.

— Скажи, Леонтий, — просит он негромко, — каковы теперь, после смерти Ольгердовой, дела в Литве?

— В Литве Ягайло спорит за власть с Андреем Полоцким. Кейстут на стороне Ягайлы. Пока! В Польше иноземный король, Людовик, просил шляхту четыре года назад признать своим наследником одну из дочерей, Екатерину или Марию Ядвигу, поскольку сыновей у Людовика нет.

Леонтий чуть растерянно глядит на Сергия.

— Ягайло еще не женат! — догадывает он вслух, начиная понимать невысказанное Сергием. — И значит… Может быть… Но тогда… Поляки непременно заставят его принять латынскую веру!

— И обратить в латынство всю Литву! — подсказывает из темноты Стефан.

Сергий отводит взор от огня, оборачивая к сотрапезникам худое мудрое лицо:

— Киприан не изменит греческой вере! — говорит он.

— И значит, — досказывает Федор Симоновский, поняв с полуслова мысль своего наставника, — Киприану одна дорога теперь, на Москву?

— Все же пристойнее Митяя! — подтверждает, кивая головою, старый Стефан.

— Покойный владыка, — подает голос Леонтий, — полагал, что ныне Киприаново правленье залог того, что литовские епархии не будут захвачены латйнами. И Церковь Православную не разорвет гибельная пря.

— Пото он и написал Киприану грамоту.

— Похоже, что генуэзским фрягам Митяй надобен еще более, нежели великому князю! — подытоживает Федор Симоновский. — Мню тако!

Четыре инока в свете полыхающего огня решают сейчас судьбы Святой Руси. И то дивно, что решают именно они, в укромной, затерянной в лесу обители, а не великий князь с синклитом бояр, не вельможный Митяй, не далекий Цареградский патриарх, не жадные фряги, не Андроник, не Литва, не даже святой римский престол! Ибо для жизни Духа не важно множество, но важны вера и воля к деянию. А то и другое присутствует именно здесь, и они, молчальники, ненавидимые Митяем, решают и будут решать еще надолго вперед судьбы Русской земли.