Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

Ты ихних книжных искусников познай! Тамо и складной речью сочиняют, и еллинских мудрецов переводят на свой, арабский язык! По-глянь, шапка Мономаха княжая, чьей работы? Арабских мастеров. То-то! Западу того не достичь! И драгие камни, и краска, и камка, и тафта, и парча — оттоле идут! Восток богаче Запада, да и с твоим Западом мы холуями станем у их, и на-поди! Поляки и то второй сорт, а мы какой? Хошь, чтобы нас и за людей не считали? Того хошь? Веру свою, навычаи пращуров потерять — и все потерять! И ратная сила тогда не спасет! Сами ся изнутри источим и погинем, как те обры, без племени и остатка… Молод ты шце Иван, молод и глуп! В рыло тебе немецким сапогом еще не пихали… А до того доведешь, и поздно станет пятить назад, ко щам да русской печке, не станет ни печки, ни щей!

Оба смолкли, тяжело дыша. Кошка вдруг узрел вжавшегося в стену, завешенную пестрым ковром, Ивана Федорова. Сказал, сбавляя голос:

— Ты поди… Надобен станешь — созову!

Так и не понял Иван, кто из них в конце концов пересилил в споре.

Федор Кутуз, ражий муж, в полном соку, еще и сорока летов не минуло, принял Ивана Федорова с вежеством. Расспросил о дороге, о греках, о фрягах, о турецкой войне. Созвал к столу, поднятою ладонью запрещая готовую сорваться речь гостя (о чем будет молвь, уже знал). Как-то очень быстро собрались бояре Зерновы, Федор Сабур с братом Данилой и Иван Годун. Последним после них явился старик, Константин Шея. Обсели стол, Ивана Федорова слушали молча, внимательно, изредка вопрошая о том, чего и сам Иван не ведал толком. Потом как-то враз поглядели друг на друга.

— Ты выйди на час! — попросил Федор Ивана. Верно, не похотели спорить при нем. О чем толковали без него бояре, Иван так и не узнал, но хоть и то узрел, что ему поверили.

Поверили сразу и Морозовы. Заспорили, Ивана не чинясь, и не о том, правда ли, нет, а — как уломать великого князя, чтобы не верил Витовту?

Поверили сразу и Квашнины. И Дмитрий, и Илья, и Василий Туша — все трое были за Темир-Кутлуга и против Тохтамыша, коему не могли простить сожженной Москвы. Тут тоже речь шла больше о том, как убедить Думу да уломать великого князя.

У Бяконтовых Ивана Федорова поразила почти монастырская тишина и обилие книг. Данила Лексаныч Плещеев читал какую-то толстую книгу на греческом, и Иван, понимавший греческую молвь, но не письмо, не разобрал, что это было. Боярин заложил книгу вышитой бисером закладкою, застегнул узорные жуковинья. Выслушавши Ивана, задумался.

— Возможно, и так! — изрек. — Опас поиметь надобно! У кого ты, молодец, уже был?

Дав несколько дельных советов, Данила Лексаныч сам, уважительно, проводил Ивана до дверей, наказавши посетить Добрынских и Одинцовых.

Иван похудел, аж почернел, дергался ночью, почти не ел, мало спал, но к концу второй недели уже весь город ходил на дыбах, вопрошая: за сколько пенязей Василий Митрич продал Москву Витовту?

Собиралась Дума, собиралась по случаю взятья Нижнего князем Семеном. Требовалось срочно подымать полки, скликать дружины подручных князей, готовить припас. Воеводство над ратью без споров порешили вручить Юрию, брату великого князя, в коем, с легкой руки Акинфичей, видели теперь чуть ли не спасителя страны.

И когда урядили с этим и Василий уже утирал красным тафтяным платом взмокший лоб, собираясь покинуть княжеское золоченое креслице, вспыхнул вопрос о тайном сговоре Тохтамыша с Витовтом. Тут-то Василий и понял впервые, что он один против всех, не исключая и родных братьев.

— Брехня нелепая! Бабьи байки! — пытался он возразить совокупному натиску своих бояр. — Кто солгал?! Мало на Москве пустой безлепицы? Новый колокол отливают, што ль?!

Однако так просто погасить боярскую молвь не удалось. И вызванный в Думу послу жилец — как на грех старый знакомец, Иван Федоров, с коим бежали из Орды, — не давши себя сбить, твердо и ясно поведал Думе и князю, как и что узнал по дороге, в Крыму. И действительно, то был всего лишь слух, и скажи ему о том хотя кто один из вятших, отмахнул бы рукою: лжа, мол, и все тут. Но целую Думу переспорить не мочно было. Пришлось пообещать, что Витовту с Тохтамышем он ратной помочи не подаст, что к Темир-Кутлугу пошлет своих киличеев, повестить, чтобы не опасился его, Василия, и не ждал от московлян удара в спину.

В конце концов поехать к Темир-Кутлугу взялся Федор Андреич Кошка, и с тем лишь утихла боярская молвь.

Ночью Софья плакала злыми слезами, прижимаясь к мужу:

— Стоит с тобою чему произойти, съедят меня! — шептала, вздрагивая в его объятиях.