Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

— Матерь зовет!

Маша тотчас оборотилась, и он тоже, послушно, как привязанный, последовал за нею.

Вечером, на вопрос матери, долго молчал, возразил наконец, выдохнув:

— Другое тут! — И, еще помолчавши, домолвил: — Она, и верно, на тебя, молодую, похожа!

Наталья, уже углегшись спать, долго улыбалась в темноте.

Свадьбу совершили на последних днях Масленой. За Лутонею с Мотей Иван ездил сам. На том настояла мать.

Отошли и голошение, и "гости", и жарко-суматошный свадебный день с выводом невесты перед столы, с разряженным поездом. Старый друг отца, Матвей Дыхно, расстарался, собрал целую дружину молодцов, перевязанных полотенцами, дивных, крутошеих коней, узорные сани — словом, не ударили в грязь лицом. Матвей после пил напропалую, пел и плакал, вспоминая Никиту, и Наталья уводила его в заднюю, спать. Гремел хор, пели, как водится, "разлилось-разлелеялось", дурили, уже воротясь из церкви, сыпали молодой в сор серебро, словом, все было как у людей.

Маша уважительно отнеслась к Лутоне с Мотей, расспрашивала о хозяйстве, о детях, обещалась съездить в гости, на погляд (о пропавшем брате Лутонином уже было рассказано и ей). Когда приходили горшками бросать в стену, "будили" молодых, Иван еще даже не тронул молодой жены. Они лежали рядом, толковали вполголоса, привыкая друг ко другу, и спознались лишь назавтра, когда догащивали, догуливали многочисленные гости и гостьи, в основном молодежь.

Маша сказала ему, когда все кончилось и они лежали рядом, отдыхая, в холодной горнице под курчавым шубным одеялом, строго сводя свои писаные соболиные бровки:

— Сейчас Великий пост, все одно ничего нельзя! Езжай по своим делам, я буду ждать, а после ты меня полюбишь!

Иван (он так и промолчал про мордвинку, не решился сказать) взял легкую руку своей молодой жены и прижал к жарко запламеневшему лицу. Он, и верно, ничего еще не почувствовал, кроме неловкой растерянности перед совершившимся. Протянул было руку обнять ее, привлечь к себе, доказать свою силу мужскую…

— Не надо, — сказала Маша, бережно освобождаясь от его объятий. — Не надо теперь!

И он замер. Сперва — обидясь слегка, а потом понявши, что она права. Впереди у них была целая жизнь, как верилось, без разорений и горя, и спешить безлепо не стоило.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Все, что делалось доднесь, являлось, говоря широко, исполнением воли покойного Алексия. События катились по своей, уже неостановимой стезе. И боярам, и князю самому, безразлично, думали они о том или нет, приходило исполнять великий замысел, и так шло и шло до Куликова поля. Теперь же, после разгрома Мамая на Дону, эпоха сдвинулась, возникли иные трудноты, иные обнажались зазнобы времени, и решения потребовались иные. То была длящаяся борьба за власть, по дороге к которой стояли и Суздаль, и Тверь, и Литва, и, наконец, Орда во главе с Мамаем. А теперь возник уже неотвратимый вопрос: что делать с добытой властью? Требовались иные решения, и люди, принимавшие их, были уже, хоть и немного, иные. С гибелью Микулы Васильича род Вельяминовых как бы отступил в тень. Ушли несколько старых прежних бояр, пришли новые, пылкие, гордые и властные княжата из Литвы и Смоленска, не приученные по самому своему княжескому состоянию к решениям взвешенным и медлительно-мудрым. Пришел молодой Всеволож, враг Вельяминовых, толкавший князя к дерзкому проявлению своей воли. Вышел на первое место в боярской господе Федор Свибло, возглавивший ныне весь премного размножившийся клан Акинфичей, всех своих дядьев, двоюродников, племянников, рвущихся к новым волостям и новым местам в Думе государевой. И все толковали об укреплении власти, указывали на примеры западных королей, герцогов и императоров, спорили об единстве страны, о воле самодержца… Хоть и не назван был византийский василевс, но и то уже висело на кончике языка: умирает священный город на Босфоре, именам ли надлежит перенять его великое наследие?

А тут — протори и убытки большой войны, и прежде — бывших Ольгердовых да тверских разоров, и нынешнего совокупного, многими ратями, похода на Дон. Словом, когда в Думе решалось, что деять дальше и, главное, кому платить, кому расплачиваться за содеянное, то тут и закружились головы! Разослать вирников и мытников по всем волжским градам, аж до Булгара самого! Пусть не только княжеская Кострома, но и Ростов, и Углич, и Ярославль, и Городец с Нижним заплатят свою долю проторей!

До сих пор неясно, прав ли был Перикл, истративший деньги Афинского морского союза на строительство Парфенона и Длинных Стен? Всякое сильное центральное правительство защищает окраины свои от вражеских нахождений, но оно же и грабит окраины, сосредоточивая их богатства и силу в своих руках, и далеко не всегда тратятся эти богатства на строительство Парфенонов!