Нашелся брянский ратник, что спасал Дмитрия ополден от четверых татаринов. Москвич Степан Новосилец видел Дмитрия спешенного, "бредуща едва", но за ним самим гнались трое татар, и ни помочь, ни даже остановиться он не мог. Нашли тело Федора Романыча и горько обрадовали было: князь был и ликом, и статью очень похож на Дмитрия, но тут же и поняли, что обознались. И уже в ночь, привлеченные обещанною Владимиром Андреичем наградою, двое простых кметей, Федька Зов и Федор Холопов, наехали-таки князя, лежащего под срубленным деревом и едва дышащего. Когда его наконец освободили от избитых во многих местах и промятых тяжелых доспехов (на князе, сверх кольчуги, был еще колонтарь с литым тяжелым нагрудником), Дмитрий глубоко вздохнул и вопросил, не размыкая очей:
— Кто тут? И что глаголет?
Владимир Андреич, подскакавший как раз и соскочивший с коня, поднял Дмитрия за плечи.
— Я брат твой, — сказал.
Ран на теле великого князя не было, только синяки и ушибы, да от вдавленного в тело железа затруднило дыхание в груди. Омытый водою и напоенный, Дмитрий скоро пришел в себя. Он сидел, икая, вытаращив глаза, большой, толстый и жалкий, с мокрым от слез и воды лицом, с налипшими спутанными волосами; сидя в волглой рубахе — за чистою сорочкой для князя только что поскакал холоп — и озирая столпившихся вокруг бояр и ратников, все не мог понять, что это не разгром, не конец, что Мамай бежит и они победили.
Боброк подъехал, соскочил с седла, строго потребовал:
— Вина! — Сам обтер походным убрусом, смоченным в вине, лицо и ожерелок князю, шепнул: — Поддержись, смотрят на тя!
Князя подняли. Он стоял на дрожащих ногах и, пока вытирали, пока переодевали в чистые порты и рубаху, в новую ферязь, все не понимал ничего, а посаженный на коня, едва не упал. И, только уж едучи по стану, уразумел, что, верно, победа и он победитель, а не побежденный, как мнил и думал доднесь. Князя уложили в шатре, напоили горячим. Теперь, когда самое страшное осталось назади — Дмитрий жив, и не будет роковой при за престол, — следовало озаботить себя судьбою раненых, навести разрушенные утром мосты через Дон и похоронить трупы.
Вызвездило. Ветер утих. Ночь была задумчива и спокойна. Вот здесь, кажется, здесь они о Дмитрием, что сейчас лежит и стонет в шатре, слушали ночной голос тогда еще не потревоженной степи. На Непрядве тревожно кричали лебеди. Выли волки. Волки подвывали и сейчас, пробегали кустами, подбираясь к трупам. Боброк опустил взгляд вниз. Конь всхрапнул, поматывая мордой и отступая. Крест-накрест, как свалились друг на друга, лежали убитые тут русские воины. Какой-то светловолосый отрок, инок с крестом, верно, шел, поднявши крест, вместе с полками, да так и умер, сжимая святыню в руке, а у него на ногах, размахнувши тяжелую длань и устремив отверстые глаза в небо, свалился, точно в хмельном подпитии, ерник и драчун, один из первых кулачных бойцов на Москве, не веровавший, по собственному признанию, ни в Бога, ни в черта, в порванной на груди кольчуге, в рубахе красной, потемнелой от засохшей крови. Боброк, кажется, даже и узнал мертвого, видел мельком в кулачном бою на Москве-реке. Теперь они лежали рядом, один и другой, добрыми друзьями, дети одного народа, спасшие днесь, на поле бранном, свое грядущее бытие.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
В ином месте нам уже приходило сказать, что судьба была вечно несправедлива к Рязанской земле. Но несправедливее всего оказались и судьба и молва к Олегу Рязанскому, на шесть столетий ославленному пособником и союзником Мамая. Клеймо, не снятое и доднесь.
Каждому, кто приходит в исторический музей или даже просто берет в руки книгу, учебник истории, где приведена схема движения московских ратей к Куликову полю, не может не броситься в глаза интересная подробность: Олег с ратью — ежели допустить, что он был союзник Мамая, — стоял на путях движения московского войска, чуть в стороне, и москвичи шли, оборачиваясь к нему тылом. То есть Олег при желании мог и перенять обозы Дмитрия, и запереть все его войско, отрезав его от Оки и от Москвы. Странное, скажем прямо, отношение было у воевод московских к своему заклятому ворогу!
Сейчас добыты новые материалы, стало известно, что были тайные переговоры, что Олег был союзником Москвы в этот момент, есть исследование, восстанавливающее исчезнувшее рязанское летописание, выяснено, что слух о "предательстве" Олега — его союзе с Мамаем — был пущен уже в 1380-х годах, в пору очередного резкого розмирья с Рязанью, виновником коего был опять же великий князь Дмитрий, а уже затем этот вымысел вошел в летописные своды, стал переписываться от века к веку и обрел, в результате многократного повторения, силу правды… Все это выяснено, но экскурсоводы и сейчас повторяют слова о "предательстве" одного из героических и трагичных деятелей русской истории.
Читать дальше