Давид Малкин - Король Давид

Другие королевские жёны и наложницы хлопотали по хозяйству, кричали на расшалившихся детей. Михаль направилась было к Иоаву бен-Цруе с просьбой прислать рабов-садовников, чтобы у окон её спальни посадили гранатовое дерево, но прочла на его грубой физиономии столько незабытых биньямитам обид, что умолкла и ушла, подумав: «Ждала десять лет, подожду ещё, пока возвратится муж». Михаль отправила на побережье раба, и тот у причалов Яффо купил для неё самые душистые умащения в позолоченной раковине. Теперь она была уверена, что Давид быстро забудет остальных жён, которые снуют со своими чадами по королевскому дому: зачем они ему, когда вернулась его Михаль!

Ожидая ушедших на войну мужчин Города Давида, их жёны и дети по вечерам в праздничных одеждах выходили к Южной дороге и всматривались в бесцветный горизонт. Вскоре было объявлено решение короля: армия не просто вернётся в Город Давида, а будет сопровождать Ковчег Завета, для которого левиты и строят Скинию. Горожане стали каждый вечер собираться и смотреть, как продвигается строительство. Из толпы кричали левитам, чтобы те поторопились.

Но когда место было готово, Скиния установлена и можно было внести Ковчег, церемония сорвалась из-за гибели молодого возчика Узы.

Михаль сидела, положив локти на подоконник, ждала и шёпотом молилась. Вместе с темнотой с гор спустилась прохлада, и Михаль дрожала. Она прошла вглубь комнаты, накинула платок, вернулась и снова села у окна. Дрожь не прошла. Подошла толстая кухарка и попросила разрешения тоже смотреть на шествие: другого окна, выходящего на юг, в доме не было.

– Ноги у меня больные, – извинялась кухарка. – Не смогла я на дороге долго выстоять. – И она начала задирать рубаху, чтобы показать Михаль распухшие ноги в зелёных пятнах мази.

– Не надо, не надо! – испугалась Михаль. – Конечно, садись, – она подвинулась.

Увлечённая зрелищем приближающейся процессии и нарастающим возбуждением вокруг королевского дома, она забыла о кухарке, лишь изредка, когда та наваливалась на неё горячим животом или кричала в ухо, Михаль незлобно её отталкивала.

– Как ты прекрасно пахнешь! – несколько раз принималась хвалить кухарка. – То-то король будет рад этой ночью!

Огни приближались очень медленно, но вот волны людей достигли Офела. Ковчега ещё не было видно, зато визг, хохот, окрики встречающих девушек и вернувшихся с войны парней заполнили окрестности, и вскоре шум общего буйства добрался до окна Михаль. Факелы освещали дорогу внизу и безумную толпу. Один надсаживался особенно: носился вокруг Ковчега, а поскользнувшись и упав, даже не отряхивал с себя пыль пустыни, не очищал от песка лицо, а поднимался и опять блеял и скакал козлом.

– Ну, король! – восхищалась кухарка.

– Король сумасшедших! – подхватила Михаль.

– Кто ещё может так ликовать – только наш король! – смеялась кухарка.

Михаль, улыбаясь, вглядывалась в толпу, где-то там в окружении Героев должен ехать король иврим. Когда-нибудь она перескажет кухаркину шутку мужу, но попросит не наказывать толстуху.

Процессия остановилась перед оградой Скинии. Двенадцать левитов осторожно внесли туда Ковчег и, пятясь, быстро вышли. Давид тоже вошёл за ограду, но войти внутрь Скинии не посмел. Он принёс мирные и праздничные жертвы, а потом благословил народ. Каждый иври, независимо от знатности, получил по караваю хлеба, по куску мяса и по пирогу с изюмом. Народ расходился по домам, спеша отнести семьям угощение, полученное из рук короля.

Михаль обернулась на вскрик кухарки. Та выскочила из комнаты, и тут же перед Михаль возник мужчина в рубахе, перепачканной кровью и слизью жертвенной овцы.

– Шалом, Михаль! – проговорил он и поднял руку к мезузе [11] Мезуза (букв. «дверной косяк») – два маленьких свитка пергамента с текстом из Пятикнижия, помещённые в футляр, который прибивают в верхней части дверного косяка комнат еврейского дома для защиты его от всякого зла. .

Так это и вправду был Давид?!

После его ухода на войну с Филистией воображение Михаль дополняло лицо мужа шрамами и седыми висками, но разве могла она представить эту грязную рожу!

Застыл и Давид под её взглядом. Теперь Михаль могла ничего не говорить, в мгновение оба поняли: того, что случилось, не исправить. Но Михаль всё-таки сказала:

– Рассчитываешь на почтение черни за то, что сегодня орал и скакал, подобно им всем?

Он отшатнулся, потом приблизил к ней лицо и проговорил: