Борис Минаев - Мягкая ткань. Книга 2. Сукно

Но такие дворы нужно было еще найти…

В этот день, девятнадцатого октября, она поняла, что больше не может быть соглядатаем. Ей нужно было кого-то наконец найти, где-то остановиться. Проще всего было пойти на завод, вдруг там кто-нибудь есть, ну хоть что-то должно быть открыто, кого-то можно встретить у проходной, наверное, они по-прежнему собираются там в надежде получить выходное пособие, по крайней мере, она увидит знакомое лицо, а то совсем одичала. Даже простой человеческий разговор может вернуть ее к жизни.

Путь на протезный завод она знала почти наизусть. И хотя трамваи по-прежнему ездили тихо-тихо, почти незаметно, хоть куда-то доехать было можно, а там пешком, ну час, ну два. Она оделась и села на стул в большой комнате. Вставать не хотелось.

Минут десять она пыталась встать, не понимая, что происходит. Последствия шока? Парализовало ноги? Нет, не похоже. Она просто не хочет туда идти, ей скучно видеть это покинутое место, ее тошнит от этих людей, которые думают только о себе. А вдруг там никого нет? А вдруг она проделает двухчасовой путь в это противное, жуткое место и никого не найдет?

Прошло еще некоторое время, и она вдруг поняла, что вообще не хочет никуда записываться , никого ни о чем просить, подчиняться общим правилам, соблюдать порядок , жить по закону , – все это ей было неинтересно.

Порядок для нее кончился в тот день, когда те два человека увели маму.

И вот теперь этот порядок рухнул окончательно. Так что ж? Может быть, так и надо?

«Ну а немцы?» – испугалась она своих собственных мыслей.

Немцы… Немцы…

Жуткое одиночество сдавило ее сердце.

Нигде не было никакого выхода, никакого просвета. Оставалось только бродить по улицам. Там она уже была своя, родная, знакомая. Иногда ей казалось, что она также встречает знакомые лица. Многие, как и она, особенно одинокие женщины, бесцельно бродили в эти дни по улицам, не в силах бросить свой дом.

Она захлопнула за собой дверь, спустилась по гулкой лестнице и повернула к Никитской.

Там стоял смутно знакомый мужчина и ждал ее.

– Нина! – закричал он. – А я забыл номер вашей квартиры, звоню, звоню… Куда все подевались, ты не знаешь?

– Дядя Ян! – она обмякла и упала на него, успев обхватить его могучую шею руками.

В подъезде он подхватил ее на руки и понес. Ноги ослабели.

Она прижималась к его груди, плакала и ощущала вкусный мужской запах – табак, одеколон и вчерашнее спиртное.

«Наверное, коньяк», – успела подумать Нина. И на какую-то секунду отключилась совсем.

На площадке четвертого этажа он поставил ее на ноги, попросил открыть дверь, шумно вошел, шумно потребовал чаю и начал подшучивать.

Ну ты просто принцесса в мраморном дворце, почему в мраморном, крикнула она из кухни, да неважно в каком, главное, что во дворце, странно, что у вас еще его не отобрали, да успеют еще, вы не волнуйтесь, в тон ему ответила Нина, да… давно я не был… а я вообще у вас был? – были-были, успокоила она, только правда давно, еще в той жизни, послушай, сказал Ян и вошел в кухню, сел за стол, а что ты собираешься делать в этой?

– Ну вообще-то, – неохотно сказала она, – я работаю на протезном заводе, на револьверном станке.

– Это прекрасное поприще! – громко сказал Ян. – Я восхищаюсь тобой, дорогая! А почему же, в таком случае, ты не на работе?

– Завод закрыли, собираются эвакуировать, – сухо сказала она. – Выходное пособие не выплатили. Дядя Ян, а зачем ты спрашиваешь?

Он полез во внутренний карман.

– Вот.

– Что вот? – спросила она.

Вот это ты должна у меня взять и уехать отсюда немедленно, никогда, сказала она твердо, зачем мне такая куча денег, да и это опасно, в конце концов, неужели вы не понимаете, с такими деньжищами меня точно убьют, зарежут во время первой же ночевки, никто тебя не ограбит, зашьешь в лифчик или в трусы, куда, возмутилась она, послушай, это неважно, ты должна уехать, я хочу на фронт, заорала она, я буду воевать с немцами, да, ты будешь воевать с немцами, когда у тебя будет дом, когда тебя будет кому проводить, когда у тебя будут хоть какие-нибудь документы, пауза, пауза, пауза, послушай, у тебя нет документов, ты незаконно живешь в Москве, ты никто, никто, можешь ты это понять, дальше фронта не пошлют, упрямо рыдала она, Нина, встал он перед ней на колени, я умоляю тебя, возьми деньги, уезжай, Миля, твой отец, уже не вернется, мама… еще неизвестно, что будет с ней, ты… должна… жить, никому я ничего не должна, нет, должна! должна! должна! – она рыдала, тряслась, пила воду, опять пила воду, смотрела в окно, он угрюмо сидел, свесив голову, от него вкусно пахло табаком, одеколоном и вчерашним спиртным, дядя Ян, дрожащим голосом сказала она, так нельзя, зачем вы меня ломаете, я взрослый человек, я решила остаться в Москве, пойти на фронт, я не могу вернуться туда, к тете Жене, я обещала ей, да, я знаю, сказал он, я знаю, как это бывает, когда стыдно, когда невмоготу повернуть назад, но у тебя нет шансов, или к немцам, или в тыл, Москву могут отдать, ну а если не отдадут? – это чудо, понимаешь, чудо, что я здесь, я твой ангел, я посланник божий, вдруг сказал он и улыбнулся, неужели ты не понимаешь, уезжай, пожалуйста, куда я поеду, как, на чем, слушай, хватит, он больно дернул ее за руку, одевайся, бери вещи, я больше не могу ждать. Он был большой, сильный, лихой, красивый, такой красивый, она больше не могла сопротивляться, хорошо, сейчас, сейчас, уже темнело, она собрала чемоданчик, несколько вещей, вязаный свитер с рисунком, фланелевую кофту, пару белых блузок, юбку, рейтузы, трусы, будильник, две книги, везде выключила свет, отключила воду и газ, закрыла дверь на ключ, положила его в карман пальто, вышла на улицу и пошла вместе с Яном. Шли почти полчаса, наконец он увидел то, что искал: где-то в начале Первой Мещанской, на Колхозной площади, собирался обоз, какие-то люди грузили какие-то мешки, она ничего не понимала, почему они, куда ехать, зачем, он коротко поговорил с ними, деньги лежали в чемоданчике, было страшно, может, отдать ему назад, он поцеловал в губы, махнул рукой, и пошел, пошел, пошел, скрываясь в толпе, успел только шепнуть, что в Ярославле купит билет и сядет на поезд, это несложно, с пересадкой, но и это несложно, целуй Женю, передавай привет маме, я тебя люблю. Эти слова стучали у нее в голове, когда садилась на телегу, огромную крестьянскую телегу, когда присматривалась к лошадиным мордам, сильным, дерзким, когда хозяин подошел к ней и внимательно посмотрел в глаза.