Пётр Ткаченко - Кубанские зори

С кем-то из своих станичников он ехал на телеге, когда их остановили два красноармейца, точнее чоновца. Почему-то сняли с плеч винтовки, взяв наперевес.

— Отдавай лошадей, — потребовал один из них.

Василий Федорович, сунув кнут, батиг за голенище сапога и бросив вожжи напарнику, сошел с телеги. Несколько даже весело ответил:

— Берите. Кони добри. Забэрайтэ! — и уже более тише добавил. — Если сможете…

Если бы эти, замордованные постоянными походами, лишениями и неустроенностью, люди оказались более чуткими, они бы уловили в его голосе угрозу, заметили бы в его черных глазах недобрый блеск, но они таковыми не были. К тому же у них в руках было оружие, а перед ними стояли какие-то казаки, которых следовало уничтожать не потому, что они в чем-то виновны, а просто потому, что они — казаки…

Один из них, мешковато закинув винтовку на плечо, стал отстегивать постромки упряжи. Василий Федорович, пятясь к телеге, нащупал в соломе гладкий, отполированный руками держак вил, резко вынул вилы и запустил их в наклонившегося солдата. Разрывая серое, грязное сукно, блеснувшие белизной зубья послушно и податливо вошли в тело и желтый держак задрожал от напряжения. Незадачливый солдатик, охнув, поднял белобрысое, конопатое с выцветшими под кубанским солнцем пшеничными бровями и кудрями лицо. Глаза его широко раскрылись, то ли от удивления и недоумения, то ли от испуга. Не проронив ни слова, он мешком упал в дорожную пыль, подняв серое облако.

Василий Федорович подхватил его винтовку и выстрелил в другого чоновца, который никак не успел отреагировать на происходящее…

Долго молчали, осознавая и обдумывая случившееся.

— Ну что ж, езжай, — сказал он, наконец, напарнику. — Мне дороги теперь в хутор, как видишь, нет.

Так рассказывал на хуторе Лебеди дед Кучер. Пока был жив.

Сам Василий Федорович уже позже, на его допросе, проводимом НАЧКРО ОГПУ Сороковым 4 ноября 1924 года, так объяснил то, как он оказался в камышах:

«До 1914 года я служил в конвое, в звании урядника, главнокомандующего Кавказской армии генерала Воронцова-Дашкова, потом — при Великом князе Николае Николаевиче — вплоть до Февральской революции. Был командирован во Владикавказское военно-суворовское училище, где был до января 1917 года. Затем был отпущен в отпуск на родину, в хутор Лебедевский, где жил до Октябрьской революции. В 1918 году, при советской власти, поступил на службу в Лебедевский совет, где служил два месяца до захвата власти белыми. При белых был мобилизован и зачислен во 2-й Таманский полк, в котором прослужил всего один месяц.

Из полка меня командировали в качестве уполномоченного в Краевую Раду, где я находился до прихода красных войск. После ликвидации Рады я уехал домой, на хутор Лебедевский, где жил до июня месяца 1920 года. В первых числах июня меня вызвали в местный ревком на регистрацию. Я явился и был зарегистрирован. Через несколько дней по неизвестной мне причине гривенская милиция окружила мой дом с целью ареста меня, но мне удалось скрыться. В это время был убит мой отец.

Зная, что меня преследует власть, я скрылся в камышах, где встретился с подобными мне скрывающимися, коих было до ста пятидесяти человек. Я к ним примкнул и находился с ними полтора месяца, до прихода врангелевского десанта. Во время врангелевского десанта я жил дома, а после его ухода меня, хорунжего Кирия и хорунжего Малоса вызвали в штаб Улагая, который находился в районе Ачуевских рыбных промыслов. В штабе нам лично Улагаем было приказано сформировать партизанский отряд по штату в тридцать человек. Удостоверение командира отряда получил хорунжий Кирий. Я же был назначен его помощником, а хорунжий Малое — адъютантом. Какие приказания от Улагая, помимо формирования отряда, получил Кирий, я не знаю, это было от меня втайне.

По получении приказания о формировании отряда мы направились в камыши, где и сформировали отряд в двадцать семь человек. Отряд был расположен в районе Ачуевской косы. Кирий объявил нам о необходимости продержаться в камышах месяц или полтора, до прихода нового десанта. Но если такового не будет, то мы будем посажены на суда, которые должны ожидать нас в условленном месте на берегу Азовского моря…»

Что-то вдруг екнуло в груди, когда я узнал, что он тоже учился во Владикавказском училище, которое я окончил в 1971 году. Мне и до сих пор видятся старинные красного кирпича особняки этого училища, плацы, обсаженные кустарником, всплывает волнующий, неповторимый дух курсантской юности, известный лишь тому, кому довелось пребывать в курсантском строю.