Франческо Гверацци - Беатриче Ченчи

– Женщина, на сколько есть у тебя любви к Богу, не обманывай меня. Знаешь ты графа Ченчи?

Анджиолина, испуганная видом Луизы и не узнавая ее в женской одежде, так как она до сих пор показывалась ей всегда в мужской, отвечала ей:

– Кто вы такая? Чего вы хотите от меня?

– Я не даю ответов, я спрашиваю, – повелительно произнесла донна Луиза: – скажи мне, знаешь ли ты графа Ченчи?

– Да, я знаю его…

– Ты знаешь его, о, несчастная, и это сын вашей любви?

И говоря это она схватила за волосы ребенка, который начал кричать…

– Оставьте его… Что вам сделало это бедное создание?

И она тянулась из постели, чтоб защищать дитя.

– Это сын греха, и ты родила его от Ченчи…

– От Ченчи? Синьора, – продолжала Анджиолина, залившись слезами: – прилично ли благородной даме позорить так бедную женщину? Я точно знаю старого барона, которого зовут – граф Франческо Ченчи, это он облагодетельствовал моего покойного мужа, который и повел меня как-то раз поблагодарить его; он давал мне денег, которые я неохотно приняла, потому что, несмотря на его седые волосы и добрые слова, у него блестело в глазах что-то такое, что меня пугало: но с тех пор я его и не видала.

– Не о нем… не о нем я тебя спрашиваю, а о сыне его, дон Джакомо.

– Я кажется слышала, что у дон Франческо есть дети, но никогда не видела их и не знаю, как их зовут; – она произнесла это с таким спокойствием невинности, что самый мнительный человек поверил бы ей.

– Ты не видала его? и не знаешь его имени? Поклянись мне Богом; поклянись своей душой и совестью… поклянись мне Христом Искупителем, и знай, что если ты дашь ложную клятву, он поднимет руки с креста, чтобы проклясть тебя.

Она сняла распятие, висевшее над кроватью, и поднесла его ей. Анджиолина взяла его, с благоговением поцеловала, потом возвратила Луизе, говоря:

– Есть у вас дети, синьора?

– Если б я не была матерью, разве я решилась бы броситься в пламя для того, чтоб спасти тебя и твое дитя?

Анджиолина приложила руку к груди своего дитяти, которое лежало в люльке около её постели, и произнесла:

– Если я не сказала вам всю правду, пускай, сию минуту под моей рукой перестанет биться это сердце моего сердца…

– О, я верю тебе, верю! – воскликнула донна Луиза и, наклонившись к Анджиолине, взяла ее обеими руками за голову, осыпала поцелуями её волосы, лицо, грудь, забывая какую боль она причиняла этим бедной женщине, раны которой еще не вполне зажили. Анджиолина, из чувства доброты, старалась удерживаться, чтоб не вскрикивать от этик порывистых ласк.

Луиза отгадала. Джакомо направился прямиком к Тибру, но в ту самую минуту, как он готов был кинуться в воду, чья-то рука его удержала и позвал знакомый голос.

– Сумасшедший! что вы делаете?

Пораженный Джакомо поднял голову и увидел Гвидо.

– Гвидо!

– Несчастный! А ваши дети?

Джакомо пожал плечами и не сказал ни слова; он позволил вести себя, как человек потерявший волю и силы; только когда он заносил ногу на порог своего дома, он вернулся к монсиньору Гверра и сказал.

– Друг мой, если вы думаете, что я должен благодарить вас, вы ошибаетесь. Если б вы не помешали мне, я произнес уже вечную память жизни, закрыл книгу и знал бы её конец: дурной конец, ей-Богу, дурной; но так как она могла бы кончиться еще хуже, я, был доволен им. Считайте меня неблагодарным, но я не могу благодарить вас.

Когда он вошел в дом, глазам его представилось странное зрелище.

Человек мрачной наружности, сколоченный как геркулес Фарнезский, держал на руках младшего сына Джакомо Ченчи и протягивал к нему ребенка с умоляющим видом.

Эта нежность была бы натуральна в донне Луизе, как матери и любовнице; но как могла она проявиться в душе Олимпия, в этой дикой, преступной натуре – трудно вообразить себе.

Но только держа на руках ребенка, Олимпий мог решиться рассказать Джакомо про всё то зло, какое он сделал по приказанию графа Ченчи для того, чтоб нарушить его семейное счастье. В это время ребенок поднимал свои ручонки и весело смеялся, так что Джакомо не мог очень сердиться на Олимпия, который, отдав ребенка на руки отцу, стал в сторону и прибавил:

– Теперь так как вместе с вашим сыном я принес вам мир, ради этого невинного создания, которое просит за меня, умоляю вас, синьор, простить меня.

Джакомо молчал и обводил кругом свои мутные глаза, все еще не веря вполне тому, что слышал; тогда Луиза, отстранив Олимпия, стала на колени перед мужем и начала говорить: