Франческо Гверацци - Беатриче Ченчи

Гости с глубоким отвращением направились к дверям; но граф Ченчи опять закричал им вслед.

– Благородные друзья и родные, вы не можете уйти, не простившись со иною. Сделайте милость, доставьте мне еще на минуту удовольствие быть в вашем сообществе.

При этом он взял граненый кубок из чистейшего хрусталя, наполнил его до краю кипрским вином и, поднеся его к свече причем стекло казалось наполненным огнем, громко произнес:

– О, кровь жизни, созревшая под лучами солнца, ты сверкаешь и играешь при свете так же, как душа моя заблистала – заликовала при вести о смерти детей моих! О! будь ты кровь их, созревшая под огнем моего проклятия и пролитая в жертву моего мщения! Провозгласив этот заздравный тост сатане, я хотел бы сказать ему: «ангел зла, выйди из ада, овладей душами сыновей моих, Феликса и Христофана, прежде чем они достигнут дверей рая, и низвергни их в вечный плачь и скрежет, и мучь их самыми жестокими муками, какие только в состоянии изобрести твое дьявольское воображение. И если ты не можешь выдумать ничего нового, то посоветуйся со мною: я надеюсь внушить тебе новые пытки, до которых и твоя фантазия не достигала. Сатана! я пью за твое здоровье! Торжествуй со мною вместе! Теперь, благородные родные и друзья, мне ваше общество более не нужно; если вы желаете проститься со мной, вы можете это сделать, и я предоставляю на вашу волю уйти или остаться, но не дарю ни платья, ни лошади » [17].

– Клянусь святыми апостолами, – говорил один – это бешеный сумасброд.

– О, я всегда его считал развратником, способным заставить плакать самих ангелов…

– Скажите лучше, способным заставить скрежетать зубами самого дьявола…

– Во всяком случае, это лютый зверь, и его следовало бы связать…

– Да, это правда… связать… свяжемте его!..

Франческо Ченчи, окончив свои воззвания, уселся спокойно и серебряными щипчиками клал себе в рот конфеты, которые жевал с самым полным удовольствием. Когда некоторые из гостей окружили его с угрозами, он, не подымая даже головы, позвал Олимпия.

На этот зов явился разбойник, которого хитрый старик на всякий случай держал спрятанным, и с ним, по крайней мере, двадцать товарищей самого мрачного вида, одетых и вооруженных как разбойники. Они окружили гостей с обнаженными кинжалами и только ожидали знака от графа, чтоб начать кровопролитие.

Ченчи продолжал есть конфеты, наслаждаясь страхом и бледностью своих гостей: наконец встал и, подойдя к ним тихими шагами, устремил на них свои прищуренные глаза.

– Вы довольно учены для того, чтобы помнить пир, данный Домицианом [18]сенаторам, – проговорил он: неужто вы не знаете, что если Ченчи уже и не раскаленное до бела железо, каким был в молодости, то все-таки еще накален достаточно, чтоб обжечь? Притом же человек чаще обжигается о полураскаленное, чем о красное железо: заметьте это на всякий случай. Оставьте меня в покое, и как только выйдете отсюда, забудьте все, что видели и слышали. Пусть оно будет для вас сном, о котором человек с содроганием вспоминает наяву.

Гости разошлись с поникшими головами, кто отупелый от ужаса, кто со злобой в душе, но все одинаково перепуганные. Беатриче встряхнула голову и, откинув назад волосы, с движением, исполненным огня, что было ей особенно свойственно, стыдила их, крича им вослед.

– Трусы! И вы – латинская кровь! Вы – сыны древних римлян! Старик наводит на вас ужас? Несколько маснадьеров [19]леденят вам кровь? Вы бежите… бежите и оставляете двух слабых женщин и бедного ребенка в руках такого человека… три бьющихся сердца в когтях коршуна. Вы слышали? Он не скрывает… он убьет нас – и несмотря на это – Боже мой! Боже! господа, выслушайте мои слова и поймите в них больше, чем они могут… чем должны сказать вам – и несмотря на это, это – наименьшее зло, какого я боюсь от него. Я не говорю о вас, священники, но вы, рыцари, когда вы подвязывали мечи свои, не клялись ли вы защищать вдов и сирот?.. Мы хуже чем сироты… у тех нет отца, а у нас отец – палач… вспомните о ваших дочерях, благородные рыцари… вспомните ваших детей, христианские отцы… и сжальтесь над нами… возьмите нас к себе.

– Мое сердце сжимается от твоего горя, молодая девушка, но я ничего не могу для тебя сделать… – ответил один гость.

Другой сказал:

– Жди и надейся. Надежда распустит и для тебя розы утешения.

Один кардинал говорил ей:

– Если молитва и обеты, дорогая дочь моя, могут помочь тебе, мы не перестанем поминать тебя в наших молитвах.