Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Гильельма на минуту задумалась, так и не нашлась, что ответить и понурила голову, но потом подняла ее, улыбнулась, и стала смотреть в небо.

Позже, когда стемнело, и они улеглись рядом в темноте, прислушиваясь к журчанию потока, Гильельма, пытаясь справиться со своим учащенным дыханием и с ударами сердца, которое билось слишком сильно, стала сбивчиво шептать признания, и Пейре не осмелился их прервать.

— Я никогда не могла вообразить жизни, лишенной слова добрых людей. Эти слова я впитала с молоком матери, они были для меня любовью моего отца, нежностью моих братьев. Они открыли для меня единственную надежду, которую я вижу. Отче святый, Боже правый… Добрые люди… Я хочу быть с ними, разделить их судьбу, делать для них все, что я могу. Потому что их руки созданы для благословения, но весь мир ополчился против них, весь мир с его оружием и его ненавистью. Это из их уст я слышала слова мира. Разве они не отказываются от всякой злой воли, разве не отказываются ранить даже птичку, вообще отказываются делать зло? Это Бернат показал мне дорогу к ним. Он не предал добрых людей, он предпочел остаться вместе с ними, во всех опасностях и передрягах, остаться верным и благородным, он предпочел стать сыном ночи. Когда он вот так исчез, то несколько последующих недель я все думала и воображала себе, что придет день, и я последую за ним, и я пойду так же далеко, как и он, и даже еще дальше, чем он. И в своих мечтах, и в своем нетерпении я думала, что, может, я и сама стану доброй женщиной и получу крещение из рук Мессера Пейре Отье. А почему бы и нет, я могла бы стать компаньонкой этой одинокой доброй женщины, Жаметты, которая жила в Тулузе, на улице Этуаль… Но потом я узнала, что она умерла. И так случилось, что меня выдали замуж. Мне не хватило мужества, воображения, решительности. Я была послушной, я всё делала так, как мне говорили. Сбитая с толку, опутанная этим миром, терзаемая, избитая, я совсем забыла о главном. О братских речах добрых людей. О дороге Берната… Теперь же никто и никогда не заставит меня делать того, чего я не хочу! Помнишь ли ты, Пейре, как несколько лет назад ты впервые привел Берната в Монтайю? Я тогда была еще совсем ребенком. Ты говорил мне о Мессере Пейре Отье у фонтана де Ривель. Его голос словно раздавался из твоих уст. Его насмешливый голос. Его мужественный и твердый голос, который говорил о двух Церквях, одной гонимой и прощающей, и другой, которая владеет и сдирает шкуру. Бернат подошел и встал позади тебя, как раз тогда, когда ты говорил все это. Ты помнишь, Пейре? В его взгляде ясно читалось, что он никогда не будет служить Церкви, что сдирает шкуру. И начиная с того самого дня, для меня не стало больше никакой разницы между путем, ведущим к добрым людям, и дорогой рука об руку с Бернатом. Брат, не спрашивай меня больше ни о чем.

Пейре лежал неподвижно, не говоря ничего. Потом он ответил, и в его словах была страстность заботливого брата.

— Гильельма, Гильельма, я очень хорошо все это помню. Тебе тогда было около четырнадцати лет, а Бернату восемнадцать или девятнадцать, и уже тогда он смотрел на тебя, как мужчина смотрит на женщину, которую он любит.

Сложив руки на груди, чувствуя под рубахой сарацинское украшение, Гильельма лежала молча, и, наконец, с трудом выговорила слова, которые долго не осмеливалась произнести:

— Пейре, Пейре, этот взгляд Берната никогда не расставался со мной. Я хочу идти туда, куда он меня зовет. Были вечера, когда этот призыв терзал меня так, как эта сарацинская музыка давеча. Я знаю, он манит меня в страну снегов, в страну света. Ибо всякая любовь благословенна.

Именно в Карамане Гильельме суждено было испытать первый шок. Впервые в своей жизни она столкнулась с ужасной реальностью репрессий, организованных против еретиков сильными мира сего. Церковью Папы и его Инквизицией. Королем Франции. Силами их миропорядка. И, что еще хуже, при поддержке общественного мнения, питающегося всей этой пропагандой ненависти, эгоизма, подлости и страха.

Конечно, все ее детство прошло под знаком семейных рассказов о подобных трагедиях. О том, как вот уже сто лет Церковь добрых людей страдает от постоянных гонений. О крестовом походе папы Иннокентия III и графа де Монфора. О поражении Тренкавеля в Каркассоне и Лиму. О покорении графа Раймонда Тулузского. О костре Монсегюра. О бесконечных облавах и травле ушедших в подполье добрых мужчин и добрых женщин, о ямах с кольями и железных сетях Инквизиции, натянутых над городами и весями. О клещах несправедливости. О ненависти и насилии. Ее мать Азалаис говорила ей об исключительном мужестве добрых людей, приходящих ночью. О том, как они переносят ужасные опасности жизни, чтобы даровать утешение умирающим и проповедовать Евангелие живым, не бросая их в отчаянии. С того времени, как Гильельма достигла сознательного возраста, она поняла, насколько неравна эта борьба, до какой степени маленький христианский народ чувствует себя покинутым без своих пастырей. Что кроткие и праведные всегда будут неправыми в глазах волков и сильных мира сего. И армий князя мира сего. Она всегда ждала, когда гонимые и приходящие ночью войдут втайне под кров их дома. Мало–помалу, и сама начала чувствовать суровую тяжесть репрессий, насылаемых Несчастьем, но до сих пор она сама еще не видела ни одного человека, которого Несчастье настигло, только слышала о таких.