Анн Бренон - Сыны Несчастья

Когда я заводил отару за ограду загона, нас встретил рев и рык баранов, с остервенением роющих землю копытами в своих загородках. Мне стало их жаль, мне хотелось посоветовать им потерпеть немножко — ведь еще пару недель, и они смогут вволю пастись вместе с овцами на летних пастбищах. Но, поднявшись в дом, я заметил какой–то веселый переполох. За полуоткрытой дверью, делившей пополам красивый фасад из охряного камня, слышался шум, голоса, смех. Я несмело вошел. Раймонд Пейре встретил меня с распростертыми объятиями. Он сказал, что я как раз вовремя: положил руку мне на плечо и повел к гостям. Здесь были знакомые все лица. Там, попивая вино, сидели мои кузены Раймонд Маулен и Раймонд Марти, мой товарищ Гийом Эсканье, и двое мужчин из Лиму, с которыми я был уже знаком. Они весело приветствовали меня. Мартин Франсе, богатый горожанин, прятавший лысину под роскошным головным убором из блестящего шелка, а выступающий животик в складках богатой материи. Я вспомнил, что он — торговец полотном и тканями и немного ростовщик, и что он часто имеет дело с Раймондом Пейре, покупая у того большие партии шерсти. Я сам продал ему в прошлом году первые мотки шерсти от моей отары, и довольно выгодно. Второго человека из Лиму звали Гийом Пейре — Кавалье, но нашему Раймонду Пейре — Сабартес он родней не приходился. Если Мартин Франсе был полным и краснощеким, то Гийом Пейре казался сухим и смуглым. Он был одет, как и мы, в простые холщовые одежды и серый плащ с капюшоном. У него был какой–то тусклый взгляд, контрастировавший с воодушевлением, царившим в тот вечер.

Вокруг потрескивающего очага над котелками суетились четыре женщины. Они накрывали на стол, резали ветчину и выставляли пироги. Госпожа мать, конечно же, всем руководила; ее дочь Себелия Пейре с бледными от волнения щеками была одела сегодня в праздничный высокий чепец. Там была также и прелестная Маркеза Ботоль, сестра Гийома Эсканье, которая, поздоровалась со мной, смеясь. Держа чашу с вином в руке, я спросил ее, просто чтобы что–то сказать, где ее муж, Гийом Ботоль, и едва слушал, как она отвечала мне, что он уже два дня, как уехал в Кийан. Тут Раймонд Пейре, все еще держа меня за плечо, показал мне, как Мартин Франсе и Гийом Пейре, эти люди из Лиму, выходят в соседнюю с фоганьей комнату.

— Вы знаете, кто здесь? — прошептал он мне. — Мессер Пейре Отье.

Мессер Пейре Отье… Я не знаю, почему, но мое сердце сжалось, а потом чуть не выскочило у меня из груди. Меня охватили странные чувства. Это было не просто уважение к пожилому человеку, бывшему нотариусу графа де Фуа, о котором мне рассказывала мать и некоторые друзья. Я всего лишь мельком, в Монтайю, в темной фоганье Бенетов, видел его брата, Гийома Отье, в обществе Андрю из Праде. Единственным добрым человеком, которого я видел вблизи, был Амиель из Перль, тоже солидного возраста — да и то тогда, когда я не знал, кто он такой. Но в этот вечер я думал: неужели же эти апостолы, эти добрые христиане — это настоящие люди, из плоти и крови, такие же, как и мы?

Но тут я вспомнил о роскошной и вкусной трапезе. Я сидел за столом вместе с мужчинами из Сабартес, рядом с Гийомом Эсканье, лицо которого, обычно бледное, приобрело цвет, словно отражая отблески жара, в золотистом свете калели с тремя фитилями.

Мы говорили о событиях в Каркассоне и Лиму, но людей из Лиму за столом не было. Мартин Франсе трапезовал вместе с таинственным гостем в соседней комнате за закрытыми дверями. А Гийом Пейре — Кавалье их обслуживал. Он постоянно выходил из этой комнаты и заходил туда, носил хлеб, вино, белую салфетку, и каждый раз тщательно закрывал за собой двери. Я понял, что гость не может разделить с нами праздничной трапезы, потому что сам он ел рыбу: я видел, как Гийом, выйдя из соседней комнаты, склонился над Раймондом Пейре и положил на стол перед ним хорошо прожаренную чудесную форель — от Мессера Пейре Отье.

Когда Гийом Пейре сел рядом с нами, завязался еще более интересный разговор. Хвалили консулов Лиму, пославших делегацию для поддержки своих товарищей и народа Каркассона в их праведном гневе против злоупотреблений этих злобных доминиканских инквизиторов.

Я слушал, как Раймонд Пейре с энтузиазмом рассказывает о храбрых деяниях францисканца по имени Бернат Делисье, который осмелился проповедовать против Инквизиции, о решимости жителей бурга Каркассона, которые взяли приступом доминиканский монастырь и разбили в нем столы и окна; о честности присланного королем следователя, мессира Жана де Пикиньи, принявшего сторону горожан.