Юсиф Чеменземинли - Девичий родник

Спустя немного времени, с разрешения Шибры Хатун, поднялся преподаватель Нимрад. Это был человек средних лет; откинув широкую полу одежды на плечо, он начал:

— Дети мои! Подобно тому, как садовник, выращивая цветы, получает наслаждение при их пышном расцвете, так и учитель живет любовью к воспитываемой им молодежи. Раз в год, собираясь здесь, мы расстаемся с плодами трудов многих лет и занимаемся воспитанием новых.

Но не сочтите нас бесчувственными и лишенными нервов. Выпуская выращенную нами молодежь на арену жизни, мы как будто отрываем кусок сердца. В противовес этой жгучей скорби мы обретаем большое утешение, веря и надеясь на то, что зажженный в их душах свет истины будет вечен.

Поднимем чаши и выпьем за то, чтоб огонь истины был непоколебим!

После наступившего небольшого молчания, слово предоставили философу Ильюсу. Ильюс был тяжеловесный, длиннобородый старик с лохматой шевелюрой. Он с трудом поднялся с места и, вертя в руках одну из палочек, при помощи которых ел пищу, дважды зажмурил глаза.

Джейнис, глаза которого тотчас устремились на эти палочки, зашептал:

— Взгляни на этого типа, до чего он забавен. Я с трудом сдержал смех.

Наконец, совершенно сомкнув глаза. Ильюс начал:

— Граждане! — сказал он. — Со дня, когда я впервые сел за этот стол, прошло ровно пятьдесят пять весен. О чем это говорит? О пятидесяти пяти смертях и возрождениях, пережитых природой. Как свеча, то гаснущая, то вспыхивающая при дуновении ветра, так пред нами смена годов напоминает человеческую жизнь пред вечностью. Индивидуумы меняются, но жизнь остается вечной.

Итак, в этот день одной из уходящих в прошлое весен мы увеличиваем новую жизнь. Да здравствует юность, являющаяся связующим мостом между прошлым и будущим!

Подымите чаши и выпьем за сияние вечной жизни.

Осушив чаши, мы занялись едой.

Поднялся Ахенасп:

— Сотруженики! Жизнь — плод труда. Если не будет труда, прекратится жизнь. Труд и только труд является основой вечности.

Разве не труд отличает нас от животных, дарит нам разум и постижение? Не труд облегчает жизнь, дарит физический и душевный покой и учит знаниям?

Выпьем за труд и пожелаем нашим детям следовать по этому пути.

Ахенасп осушил свой бокал и сел.

Некоторое время общество провело в молчании. Вдруг удивительное видение, мелькнувшее меж деревьев, привлекло всеобщее внимание. К нам приблизилось существо с длинным темным, рассыпанным по плечам кудрявым и блестящим веером… Полы его длинной верхней одежды, откинутые на плечи, драпируясь, образовывали красивые складки. По обеим сторонам увенчивающего голову звездного венца возвышались рога Овна. Трехструнная кобза, которую он держал в руке, была украшена цветами.

Подойдя к столу и устремив в высь ясный взгляд, он запел мягким чарующим голосом. Божественные звуки кобзы, вливаясь в сердце, рождали в нас глубокое волнующее наслаждение. Иронически оглядывающий его Джейнис был пленен. Прижавшись ко мне, он замер, очарованный.

Из пропетой импровизации видно было, что это поэт.

— Кто это? — спросили мы.

— Поэт Мильнир, — ответили нам.

Мильнир окончил песнь и на нежнострунной кобзе заиграл приветственный гимн.

Тотчас чаши наполнились камезом и, почтительно поднявшись, все выпили за поэта.

Мильнир сел по правую руку Шибры Хатун. Ему подали отдельно. Нервными пальцами ловко взявши палочки, он быстро принялся за еду.

Шибра Хатун, оглядывая поэта улыбающимися глазами, наклонилась и что–то шепнула ему на ухо.

Поэт встрепенулся, как птица, тряхнул волосами и поднялся. Все повернулись к нему. Его синие глаза напоминали спокойную морскую гладь. На лице блуждал огонь божественного вдохновения, гладя левой рукой свои непокорные кудри, он начал:

— О взлелеянная сверкающей росою утра молодежь! Первая весна нашей Общины, девственная заря нашего неба, сверкающее солнце, нежные облака — подвластны вам! Вы блещущий огонь в вихре наслаждения, сорвавшийся с бушующих волн первоздания. Гореть вместе с вами, кипеть вместе с вами — вечное желание опьяненного для счастья!

О, глас от гласа, потрясающий нашу одинокую планету. О, бунтующий гимн странника, ниспустившего паруса на мирную пристань Весны. О, окрыленная восторгом, дарующая миру вечность, юность! И я, и моя кобза, и мои песни, и мое вдохновение, мои мысли, мое забвение — все принадлежит вам.

Голос поэта, на ресницах которого повисли слезы, затрепетал, как одинокий листок чинары, и сорвался.