Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

— Главное — согласие, а с остальным как–нибудь совладаем, — произнес Карахан, он был человек действия.

— Да, главное — согласие, — поддержал Чичерин. — Именно согласие, — повторил он, это слово вдруг обрело для него новый смысл, важный, точно вобрало в себя дополнительный свет и стало в большей мере зримым. — Если под согласием понимать взаимное доверие, — пояснил Чичерин.

— Доверие… в том смысле, что все иностранные войска должны уйти из России? — спросил Буллит — он запрятал этот вопрос так глубоко, как мог.

— Все, разумеется, — подтвердил Чичерин. — Здесь главный пункт нашего договора, как главный пункт нашего согласия…

— Если под согласием понимать доверие, — откликнулся Карахан, занявший место в стороне. С неодолимой страстью он следил за диалогом, происходящим за овальным столом. «Доверие» — то самое слово, которое, на его взгляд, собрало в себе смысл диалога.

— Но не все может быть во власти союзников… — озадачил всех Буллит. — Союзники отведут войска, а белые армии будут npo/юлжать действовать…

— Пусть союзники отведут… — осторожно пояснил Чичерин, его реплика точно предполагала: «Пусть союзники отведут, а с остальным мы сдюжим». — Надо, чтобы союзники подали сигнал к уходу, дав понять, что все происходящее в России — дело самой России…

— Самой России, — шевельнулись губы Карахана, голоса не было слышно.

— Говорят, что адмирал Колчак не любит, чтобы им повелевали, — произнес Буллит. У него была потребность упомянуть Колчака, чтобы дать понять присутствующим: Америка отнюдь не открещивается от адмирала. — Колчак упрям…

— Красная Армия умеет разговаривать с адмиралом, — сказал Чичерин тихо и, точно соглашаясь с произнесенным, кивнул. Было видно, как на стене дернулась тень от его бороды.

— Умеет, — повторил Карахан, на этот раз внятно.

— Ну что ж, если дело пойдет так, то встречи на Принцевых островах не избежать, — засмеялся Буллит.

— На Принцевых? — не скрыл своего удивления Чичерин. — Это как же понять: на Принцевых?

— Полковник Хауз говорит: «Лучшего места для встречи с русскими не найти… Полагаю, что полковник ищет повода вернуться на Принцевы острова, у него есть к этому причины…

— Главное, чтобы полковник Хауз захотел, остальное как–нибудь приложится… — усмехнулся Чичерйн, однако из его иронической реплики так и нельзя было понять, в какой мере мысль Хауза о Принцевых островах симпатична русским. Буллит встал.

— Перед нашим отъездом из Парижа «Тан» сообщила, что Россия затребовала свое золото из Стокгольма, — Буллит решительно переключал разговор на иную тему. — Ну, тот самый вагон золота, который Керенский тайно переправил в Стокгольм в обеспечение шведского займа. Я тогда сказал полковнику Хаузу: «Это золото принадлежит России, и не отдавать его бессовестно».

Ну что ж, неожиданно затеяв разговор о русском золоте, присвоенном шведами, Буллит как бы убивал двух зайцев: свидетельствовал свои симпатии новым русским и уточнял, в какой степени сообщение «Тан» близко истине.

— Шведы согласились принять нашего представителя еще в этом месяце, — заметил Чичерин лаконично.

— Тут наши позиции сильны, это русское золото, — добавил Карахан, сохранив тон, который сообщил своей реплике Чичерин.

Буллит откланялся, нельзя сказать, что краткий диалог о русском золоте дал ему много, но у него и не было оснований быть недовольным, что он затеял этот разговор.

Чичерин остановил Карахана, когда тот уже был у двери.

— А устраивают ли нас Принцевы острова?.. — он встал из–за стола. — И как отзовется все это на наших черноморских делах? — он подошел к Карахану вплотную. — А нет ли смысла спросить кого–то из наших ориенталистов? Ну, например, Даниелова? — ему даже стало весело от одного этого имени. — Спросите, спросите Даниелова!

Чичерин улыбнулся при имени Александра Христо–форозича. Георгий Васильевич любил иметь дело с Да–ниеловым, считая его человеком обязательным.

Худой и высокий, быстрый в походке и жестах, с ярко–черной шевелюрой, Даниелов казался младше своих лет… Он ходил, чуть приподняв плечи, отчего его впалая грудь как бы западала еще больше. Когда говорил, покашливал, но поток речи оставался стремительным, а каждое слово было четким — сам процесс речи, определенно, доставлял ему удовольствие. Слава полиглота–ориенталиста импонировала ему, он знал, что знает много и это небезызвестно людям.

Еще на дальних подступах к кабинету Даниелова Карахан ощутил запах кофе. «Колдует, старый хитрюга!..» По запаху кофе был хорошим: пряным, маслянистым, быть может, чуть горьковатым. Накануне мешочек густо–коричневых зерен привез со своей Пречистенки брат Николай и передал Александру Христо–форовичу из рук в руки. Много ли надо для безбедного житья–бытья ориенталиста: наперсточек драгоценного напитка, не дающего иссякнуть слабым силам, и, разумеется, арабский манускрипт — при желании его можно и сейчас рассмотреть в неярком свете настольной лампы. Как заметил Карахан, чем больше тускнеет бумага манускрипта, тем ярче чернила, в них есть негасимость сажи. Разумеется, запах кофе тепла не прибавляет, но есть все–таки ощущение тепла — хоть снимай шубу на старых лисах, с которой Александр Христофорович предпочитает в наркоминдельских студеных сумерках не расставаться.