Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

Сергей смотрел, как Крайнов раскладывал на холщовой скатерке, которую извлек из портфеля, свои немудреные припасы, думал, что в них, в этих припасах, наверно, должно проглянуть положение сегодняшней России. Что говорить, не богат стол! Наверно, с тех пор, как матушка–земля начала свое вечное круговращение, департаментские начальники иностранного ведомства не принимали гостей за таким столом. Брусок чернятки, непропеченной и ощутимо тяжелой, три картофелины, которые Крайнов тут же освободил от мундира, вобла, очищенная и тщательно нарезанная, квадратик сыра, такой микроскопический, будто его только что сняли с аптекарских весов, — вот и все украшение департаментского стола. Не иначе, взгляд Цветова, обращенный на скатерть–самобранку и разложенные на ней припасы, был печален, Крайнов заметил это краем глаза.

— Наверно, подумали: «Оскудели русские закрома, коль хлебушек так потяжелел?» — взял он на ладонь брусок чернятки. — Наверняка подумали: хлеб небось у Колчака?

Сергей смолчал. Да и что можно было сказать этому человеку, с виду интеллигенту, склоняющему Цветова к разговору, в котором Сергей в его нынешнем несвободном положении был так зависим?

— Так и подумали: у Колчака хлеб? — повторил свой вопрос Крайнов. — Хлеб, а поэтому и силы… Не так ли?

Как бы не сорваться и не наговорить лишнего, сказал себе Цветов. Главное — сохранить способность себя контролировать. Сообщить речи и темп, и температуру — тоже искусство. Да, темп, в котором были бы паузы. В конце концов, что такое пауза, если не ведро холодной воды. Сказал и окатил себя.

— Я сказал: хлеб, а поэтому и силы!.. — как ни категорична была эта фраза, она не оторвала Крайнова от картошки, он продолжал есть.

— Значит, силы? — Цветов оплел пальцами стакан с чаем и только сейчас ощутил, как замерз. — Можно сказать и так… — он поднял стакан с чаем, но не пригубил — он не умел пить чай глотками, дожидался, когда чай поостынет, и выпивал залпом, как пьют водку. — Сравните свои силы и те, которые вы себе противопоставили… Сравнили?

Цветов вдруг понял, что в последнее слово, не желая того, он обронил капельку иронии, сделав это слово для собеседника обидным. Сергею вдруг стало жаль человека, сидящего напротив: почему он говорит с ним так, как будто бы за ним не было России, почему?

— Тут надо всего лишь хорошо подсчитать… — Сергей взял стакан и, к удивлению своему, обнаружил, что чай остыл. — Хорошо подсчитать, — он не мог не подумать: вот и сейчас хранителями истины у него, как обычно, были цифры. — Считайте, считайте, — повторил он и поднялся.

— Простите, но тут цифры ничего не объяснят, ровным счетом ничего, — сказал Крайнов и перестал есть.

— Почему? — изумился Сергей. — Нет, в самом деле, почему?

— Все заключено в душах людей, а это, согласитесь, больше цифр… — сказал Крайнов. — Все в душах…

Было такое чувство, что они не все сказали друг другу, что хотели сказать, но последняя крайновская фраза не шла из головы: «Все заключено в душах…»

Они так бы и разошлись по своим купе, пожелав друг другу спокойной ночи, если бы в конце коридора не послышался шум и ватага людей, говорящих на языке, в который и полиглоту Цветову проникнуть было трудно, не возникла перед ними. Неизвестно, как бы они нашли общий язык, если бы один из подошедших не бросил по–русски:

— Да здравствуют новая Венгрия и новая Россия! Теперь Цветову все было ясно: то были подзагу–лявшие венгры, обосновавшиеся, как помнил Сергей, в дальнем купе. Похоже, что в Венгрии назревают события грозные, может оказаться, что Париж семьдесят первого и Петроград семнадцатого одновременно?

— Вот услышали русскую речь и решили выйти, — объяснил паренек с червонными баками. — Русские и венгры — это хорошо!..

— Хорошо, хорошо!.. — раздался бас гудящий, и толстая ладонь легла Цветову на грудь. — Ура! — повторил человек с ярко–черной шкиперской бородой, толстая ладонь принадлежала ему.

— Мы купцы, едем в Москву… — возгласил парень с червонными баками.

— Купцы, купцы!.. — поддержал его чернобородый.

— Это как же понять: купцы? — спросил Цветов строго и оглянулся на Крайнова. Только сейчас Цветов проник в происходящее. Надо же было, чтобы в эти дни, да, именно в эти мартовские дни девятнадцатого года в центре Европы, между Дунаем и Тиссой, на исконных венгерских землях возникло или грозило возникнуть событие, прообразом которого были революционные Париж и Петроград.

— Россия и Венгрия — это уже полмира! — сказал червонный.