Валерий Рябых - Загадка Симфосия. Исторический детектив

Братия помалкивала. Нет ничего дурного, коль меж делом, из любви к искусству, распишешь разжившемуся купчине киноварью Псалтирь, или цветисто изукрасишь липовую досточку, представив страсти господни. И тебе не в праздность, и людям в радость! Иноки разумели, что Захария вершит сие отнюдь не бескорыстно. Однако братия не роптала – как никак он помогал выручить копейку.

Афанасий не утаил, что помощник библиотекаря и его наделял выгодной работенкой. Изографу на удивление удавались святые лики, спрос в Галиче на них никогда не падал.

Уж как-то так случилось, что, будучи еще совсем молодыми, они сдружились, причем Захария относился к Афанасию с некоторым почтением. К тому времени художник успел повидать мир, вкусить его горечь и мед.

Долгими зимними вечерами, устроившись где-нибудь в потаенном уголке скриптория, они предавались заветным мечтам. Изограф жаждал стать великим живописцем, превзойти славой всех известных ему мастеров. Воображал, что рано или поздно он станет расписывать фресками храмы Царьграда и Салуни (1), именитые соборы Рима, Милана, Аахена. А, что до Киева, так туда рукой подать, – в Киев пригласят, чуть ли не завтра!

Помощник же библиотекаря вожделел заделаться, грешно и молвить, владыкой церковным, архиереем в одном из русских уделов. Разумеется, он чудесно понимал – достичь кафедры, ой, как не просто. Прежде следует стать библиотекарем, затем игуменом, потом духовником князя, его советчиком. Или в противном случае, добиться признательности у митрополита, а то и у самого патриарха. Захария примеривал на себя ризы Мефодия и Кирилла – учителей словенских. Он мечтал содеяться епископом-просветителем, миссионером, крестителем языческих народов. Нести свет христианства литовцам, ятвягам, пруссам, окажись он на Волыни или в Смоленске. Крестить карелу и чудь, обретаясь в Новогороде. Обращать в православие булгар, черемисов, мерю, будучи в Ростове. Великое множество неокрещеных племен обитает округ матушки Руси, застлан тем народам свет истины несомый евангелием, ибо нет у них даже еще и грамоты письменной. О великом подвиге алкал инок Захария!

Нет ничего искренней, но в тоже время наивней и бесполезней юношеских грез. Любой, мало-мальски самолюбивый человек, переболел в молодости воображаемым почетом и восторгом у соплеменников, мня себя кем-то великим. Да только жизнь расставляет все по своим местам. Где вы непобедимые полководцы, где вы властители народных дум, где вы царственные небожители? Единицы становятся цезарями! Удел остальных мечтателей прозябать в неизвестности, влачить вериги бедности и зависти. А ведь немало из них Бог наделил талантами, многим прочили славную будущность, громкие дела ожидали их. Но не получилось. Чья в том вина? На исходе восьмого десятка, когда юлить и изворачиваться совсем не пристало, отвечу: «Каждый сам виноват в собственных неудачах. Но и себя не надо винить».

Захария, не покладая рук, стремился достичь поставленной цели. Но можно ли то вменить ему в заслугу? Прискорбно, но он менялся в худшую сторону. Афанасий, уже по самому роду занятий, призванный иметь острый глаз, наблюдал перемены, происходящие в душе Захарии. Тот становился язвительней и жестче. Начальствующих порицал, без особой на то причины, подчиненных презирал, без всякого на то повода. С ним стало трудно общаться. Во всем и везде он считал себя правым. Мнение других, если оно не совпадало с собственным, высмеивал. Зачастую выставлял людей дураками, что ему вполне удавалось, ибо делался все более и более начитанным, а потом и сам стал библиотекарем.

И тут я заприметил, что богомаз Афанасий не столь добродушен и прост. Не стоило особого труда понять, что приятели соперничали между собой. Не желая уступить собрату, они впадали во вражду. Вот слова подтверждения тому:

– Я пытался повлиять на Захарию, исправить его нрав к лучшему, но безуспешно. Став по прихоти настоятеля библиотекарем, он возгордился даже со мной, – богомаз тяжко вздохнул. – Хотя, если честно сказать, его познания не столь универсальны, Захарии далеко до отцов Аполлинария, Феофила, Даниила (опять я слышу имена незнакомых мне старцев, произносимых с восхищением). Ему и простых компиляторов рано наставлять, а куда уж поучать заслуженных изыскателей, старцев пришедших с Афона.

Удивительно мне наблюдать, как человек, недавно превозносивший приятеля, уже порицал его. Поэтому я, набравшись наглости, напрямую, без экивоков, спросил у богомаза: